Фильм фокусируется всего на одном эпизоде из жизни выдающегося немецко-американского философа Ханны Арендт. В апреле 1961 года она прилетает в Израиль, чтобы по заказу журнала «Нью-Йоркер» написать статью о процессе над Адольфом Эйхманом. Анализируя каждое слово Эйхмана, Арендт приходит к выводу, что этот человек, один из величайших преступников XX века, не Мефистофель, не чудовище, не воплощение всемирного зла. Он — ничтожество и заурядный функционер, винтик в бюрократической машине Третьего рейха.

Какая связь между ревностью, шизофренией Натана и его фиксацией на Холокосте? Зачем Софи сыграна Мерил Стрип женщиной не только несчастной, травмированной, но инфернальной, зараженной совершенным над ней злом — некоей Джокондой из Аушвица? Чтобы интересней, непонятней было? Неужели «обыкновенный» Холокост уже понят? Зачем многозначительный акцент на иудаизме Натана, католицизме Софи и протестантизме Стинго? Зачем, зачем, зачем…

Немецкий профессор-социолог, к которому режиссер обратился за объяснением загадки, сказал: «По службе Мильденштейн должен был отдавать все силы истреблению евреев, но к евреям как индивидуумам, особенно таким симпатичным и интеллигентным, как Тухлеры, он мог относиться с симпатией». Это прозвучит чудовищно, но неужели неистребимая приязнь Тухлеров к фашисту подчинялась той же логике: наци, убившие их мать/тещу, совершенно отвратительны, но отдельно взятый наци Мильденштейн…

Посылали ли авторы мессидж из своего австралийского далека: «Израиль, возлюби врагов своих?» Если так, то он – напрасное колебание воздуха. Одно дело, когда некий пассионарий, отважно встряв меж кромсающих одна другую толп, «на разрыв аорты» призывает: «Обнимитесь, миллионы!» – другое, когда миротворец на зарплате издалека сюсюкает  в рупор: «Ребята, давайте жить дружно!» И ведь многие зрители будут кушать эту манную кашу, не ощущая ее приторной  сладости.

В Германии многие авторитетные критики назвали этот фильм «культурным событием года»: наши матери, наши отцы наконец показаны нормальными людьми, а не «обыкновенными фашистами». И они ведь одумались, поняли, что Гитлер их обманул, разве не так? Так-то так, но по фильму выходит, что обман Гитлера состоял в его обещании: в России будет не очень холодно, русские будут сходу делать «хенде хох». Вопрос: прозрели бы мамы и папы, если бы обещания фюрера сбылись?

Гитлер был авантюристом чистой (т.е. мутной) воды, главный его секрет заключался в беспрецедентной наглости, с которой он нарушал все человеческие установления.
​Был ли он гением, пусть гением зла? Мне лично так не кажется. При всей своей геростратовой славе он все же был факиром на час, построившим все свои расчеты на том, чтобы, когда дойдет до выплаты вкладчикам по счетам, дотла сжечь банк.     

Русская история пестрит самозванцами: на всякого богопомазанного Ивана, Дмитрия или Петра темный Солярис народной стихии отвечал чумазым Лжеиваном, Лжедмитрием, Лжепетром. В истории евреев такого, кажется, не бывало. Это, однако, не означает, что в еврейской истории не случалось самозванцев. Еще как случались, да только они метили повыше — на статус мессии: стоит вспомнить Шабтая Цви, Барухию Руссо или Давида Реувени.

Судьбы еврейских лжемессий — соблазнительный материал для искусства. Об одном из них — Якове Франке — фильм молодого польского режиссера Адриана Панека «Даас».