«Нас было пятеро верных друзей: я, мой младший брат Фридхельм, моя любимая девушка Шарлотта (Чарли), Грета и ее возлюбленный, еврей Виктор. Летом 41-го мы с Фридхельмом уходили на войну. Я уже был лейтенантом вермахта и мама сказала: «Вилли, поклянись, что ты присмотришь за Фридо!» Брат был чуточку не от мира сего, дни напролет читал стихи. Я легкомысленно поклялся.

В последний вечер мы собрались у Греты, пили, веселились, дурачились.  Все мы, даже Виктор, еще не носивший желтой звезды на рукаве, чувствовали себя героями, перед нами открывался огромный мир. Не подумайте, будто наши мозги были промыты идеями о мировом господстве и т.п. Если нацизм как-то и повлиял на нас, он был пропущен через наш идеализм и романтику: мы воображали, что освободим мир от красной угрозы, принесем порабощенным народам свободу. Майн готт, какими мы были наивными!

Война оказалась совсем иной, чем мы ожидали. Русские отчаянно сопротивлялись. Фридо, попавший в мой взвод, по своей расхлябанности часто подвергал жизнь остальных солдат риску. Наконец ребята не выдержали и здорово поколотили его. Боже, если бы мама узнала, что я молча наблюдал за избиением братишки! Но что поделаешь — война! Я не был неженкой, как Фридо, но некоторые вещи и меня шокировали. Когда наш гауптман впервые приказал мне пустить пулю в лоб пленного русского, я спросил: «А как же Женевская конвенция?» А потом… сколько цивильных русских мне пришлось пристрелить: партизаны, не партизаны, кто мог разобрать в этом аду? Да, война вытягивает наружу все худшее в человеке. И что поразительно, Фридо постепенно стал злее и жестче меня.

Между тем Грета сошлась с важным эсэсовцем Дорном, надеясь, что он организует выездную визудля Виктора. Когда тот эмигрировал, связь Греты с Дорном не прервалась. Он устроил ее певицей на радио. Шлягер «Мое маленькое сердце бьется только для тебя» стал популярен, почти как «Лили Марлен». Знали бы солдаты в окопах, что, исполняя эту песенку, Грета думала о еврее! Думать-то думала, но продолжала спать с эсэсовцем. Да, сложная штука жизнь…

Дорн солгал Грете, он отправил Виктора в трудовой лагерь. Чего только бедняге не довелось испытать: побег из поезда на пути в Аушвиц, скитания по польским лесам, где он, наконец, наткнулся на партизан. После жестоких проверок они приняли его в отряд, но когда узнали, что  немец-то на самом деле еврей, тут же повели его на расстрел. Чудом Виктору удалось бежать.

Чарли служила медсестрой в прифронтовом госпитале. Там ее помощницей оказалась русская девушка Лиля, они подружились. Но случайно Чарли узнала, что Лиля еврейка, и ей пришлось донести об этом. Когда эсэсовцы уводили Лилю, Чарли едва сдерживала слезы. Ах, война, в какие безвыходные ситуации ты, подлая, ставишь хороших людей! Когда городок был взят русскими, они стали расстреливать раненых прямо в койках, насиловать медсестер. Чудом Шарлотте удалось спастись от этих варваров.

Наша рота продвигались к Москве, потом отступала от Москвы, потом были Сталинград, Курск. Ужасные русские дороги, лютые русские морозы, фанатичные русские солдаты, дикие русские партизаны. Мы с Фридо все яснее понимали: Фюрер и сам Бог, если он обитал где-то на небесах,  жестоко обманули нас!

...Весной 45-го, когда русская артиллерия уже крушила Берлин, трое из нас встретились в квартире, где когда-то собрались на прощальную вечеринку. На столе  стояла недопитая бутылка вина, я обтер с нее пыль, и мы выпили за Грету и Фридо. Увы, я не смог исполнить данной матери клятвы... Сейчас я, старик Вильгельм Винтер, стою у окна. На дворе зима. Винтер — значит зима. Да, только зима да метель эта белая напоминают мне о чистоте наших юных сердец».  

Все предыдущее — как бы воспоминания героя фильма «Наши матери, наши отцы»,  которые я, С.Бакис, сочинил за него, чтобы кратко пересказать сюжет трехсерийного фильма. Теперь добавлю кое-что «от себя».

В Германии многие авторитетные критики назвали этот фильм «культурным событием года»: наши матери, наши отцы наконец показаны нормальными людьми, а не «обыкновенными фашистами». И они ведь в итоге одумались, поняли, что Гитлер их обманул, разве не так?

Так-то так, но по фильму выходит, что обман Гитлера состоял в его обещании: в России будет не очень холодно, русские будут сходу делать «хенде хох». Вопрос: прозрели бы мамы и папы, если бы обещания фюрера сбылись?

Российские  и польские официальные лица, наоборот, обиделись на фильм за «искажение исторической правды». Такие претензии носят политический характер, а между тем эта картина по своему глубинному смыслу не видится мне политической.  Да, некий привкус политизированности в ней есть: авторы хотят убедить зрителей, что в начале войны хорошиенемцы еще могли чувствовать себя героями в позитивном, общечеловеческом смысле. Мне кажется, это действительно тенденциозная ложь: люди с неизвращенным сознанием еще могли до поры до времени поддаваться чарам коммунистической идеи с ее принципиальным интернационализмом, но мыслимо ли, чтобы незомбированный человек был слеп к кровавому уродству нацизма? Однако повторю: в целом дискурс фильма Филиппа Кадельбаха не политико-исторический. Партизаны изображены в нем антисемитами и русские солдаты сплошными  насильниками не столько ради итоговой констатации: «Не надо делать из нас, немцев, каких-то исключительных монстров, лучше на себя посмотрите», сколько в порядке некоего пессимистически-философического вздоха: ах, весь мир бардак, все люди б..., т.е. становятся таковыми в определенных обстоятельствах.

Это аполитичный взгляд на реальность в духе Ремарка, но, простите, не надо путать Первую мировую войну со Второй. В Первой правда не принадлежала ни одной из сторон — в результате на Западе появилось разочарованное во всех моральных ценностях потерянное поколение. Во Второй ясная, резкая правда была, и она принадлежала тем, кто сражался с Гитлером — в результате в послевоенной Германии появилось кающееся поколение. Этот фильм отталкивает меня как попытка доказать, что правды на свете нет вообще, и доказать это на историческом материале войны с фашизмом. Фильм пытается слить, смешать правду с кривдой. Получаются помои.

Является ли эта картина знаком того, что немцы устали каяться?

Святослав Бакис, специально для «Хадашот» 

​bakino.at.ua