Книжная полка

Сага о маленькой Вене

Прочитай и окунись в атмосферу «маленькой Вены» XIX века. Именно эти слова хотелось бы вынести в эпиграф к книге Флоранс Хейман о еврейских Черновцах. Но перед нами не просто набор фактов. Это книга-боль. Боль за родину, потерянное детство, погубленную юность, за поруганную память, за прерванную любовь. В то же время эта книга не о смерти, а о жизни. О жизни города и людей, его населявших. В исторической науке это называют повседневной историей.

 

Острожская академия удивила Международной школой по… семитской филологии

Идея Школы принадлежит профессору Российского государственного гуманитарного университета Сергею Лёзову, которому удалось собрать коллектив коллег-семитологов из России, Израиля, Германии и США, согласившихся поучаствовать в преподавании семитских языков для всех желающих. Конечно, в самом решении ученых провести подобное мероприятие в Украине был свой смысл: выразить моральную поддержку нашей стране.

 

Дина Рубина: наши дети уже погружены в другую культуру

Известная писательница об ауре языка, сиюминутной связи с читателем и ощущении дома
— Конечно, моя удаленность от эпицентра языка, от материка, сказывается в  работе. Но, возможно, это и не так плохо: меньше вероятность подцепить какой-нибудь сиюминутный вирус, которые во множестве витают сейчас в свободной речи российской толпы.

Если не я за себя, то кто за меня?

Уникальный идиш-украинский словарь на 30 000 слов был представлен недавно на Международной книжной ярмарке в Иерусалиме. О перспективах маме-лошн в Украине и сходстве судеб идиша и солов`їної мови мы беседуем с автором словаря Дмитрием Тищенко.
Даже плохо знающие еврейский алфавит утверждают, что словарь доставляет им удовольствие, что его просто интересно читать. Значит, удалось сделать по-настоящему познавательную книгу, нечто вроде справочника по иудаике.

 

Поезжайте в Киев и спросите...

Вроде бы и не на что нам — столичным евреям — обижаться. Хрестоматийный Подол, легендарный Паниковский на углу Крещатика и Прорезной, вполне реальные Лазарь Бродский, Шолом-Алейхем и Голда Меир — все наше навсегда, как пела когда-то группа «Центр». Тем не менее славу еврейского города Киев не снискал. И где справедливость? Ведь если копнуть глубже (а автор книги таки копнул), то еврейский роман с Киевом заиграет такими подробностями, о которых коренные киевляне и не догадывались.

 

Кудри вьются

Папа Джастина Сэм Халперн — доктор на пенсии, он сидит дома и описывает окружающую действительность саркастически и бескомпромиссно. Джастин сидит дома и описывает в твиттере папины корки, после чего получает сначала три миллиона подписчиков, а потом — предложения издать книгу, снять сериал и вести колонки в тех и этих журналах. Читатели комментируют в духе «Нифига не смешно», «Ржачно», «Зачем столько мата». Читателей можно понять — они получают не совсем то, чего ожидали.

 

В лабиринте. Рисунки по памяти или Воспоминания отсидента

В камере меня тепло встречает пожилой зэк. Пенсионер-шахтер, тихий боязливый советский обыватель. К вечеру задаю прямой вопрос: «за что?» Ответ глушит меня, вызывает омерзение, гнев, желание мести: служил в оккупационной полиции. Мое счастье, что ленивая охрана не отреагировала ничем на мой громкий стук в дверь, я хотел требовать «рассадить меня с этим карателем». Потом, спустя два-три года в зоне, я привык ежедневно делить кров и стол с подобными стариками. Привык? Нет, просто понял очевидное: никто из них не родился палачом. Обыкновенная жажда жизни, инстинкт самосохранения.

 

Завести часы

Харри Нюкянен, «Ариэль»
М.: Текст; Книжники, 2013. — 256 с.

Если финский автор написал детектив — не избежать бесконечных шуток про горячих финских парней. Если же внутри детектива оказывается сыщик-иудей с богатым на аллюзии именем Ариэль-Исаак Кафка — велик риск застрять в однообразных клише, эксплуатирующих этот удивительный этнический коктейль.​А между тем роман известного финского писателя, в прошлом криминального репортера, Харри Нюкянена дает богатые возможности для комментирования, в нем много разных ниточек, за которые хочется потянуть, чтобы размотать клубок. 

Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента

Отчетливо помню первые месяцы независимости. И свой страх. Тысячи приспособленцев, ринувшихся из комсомола прямиком в Рух. Профессиональные киллеры украинской культуры, мгновенно ставшие обличителями «руки Москвы». Не очень умные отсиденты, бросившиеся в новую власть. Ничтожные, заблядованные поэты и писатели советской поры, овладевшие «микрофоном истории»… Мне было страшно. «Гопашные хохлы» (любимое выражение Ивана Алексеевича Свитлычного) и комсомольские активисты неистово совокуплялись на подиуме, желая породить нечто отвратительное и примитивное. 

 

Паниковский и другие хазары

«Еврей, что ли?.. А то я евреев как-то не очень…», — тускло бормочет Данила Багров: паренек не может толком выразить свои недобрые чувства к евреям. В отличие от косноязычного киноперсонажа вполне реальный Герман Садулаев — писатель, худо-бедно, но владеющий словом. Он готов сформулировать историческую подоплеку собственного «как-то не очень»: в его родной Чечне, мол, «отношение к евреям осталось сложным, напряженным — ...как память о перевороте, когда евреи захватили власть в каганате и дискриминировали все племена хазар, включая нахские общества».

 

Рисунки по памяти

из книги воспоминаний Семена Глузмана

День независимости (Василь Пирус)

1973 год. Советский лагерь. Однажды евреи-«самолетчики» сообщают: «У нас праздник. День независимости Израиля. Приходи, это ведь и твой праздник…»

Выступает Василь Пирус — статный, красивый солдат УПА, заканчивающий свой двадцатипятилетний срок. «От имени украинской общины я поздравляю моих еврейских братьев с великим праздником. У вас уже есть государство, ваше собственное государство. Я уверен, мы, украинцы, также будем иметь свое государство. И тогда я приглашу моих еврейских братьев на наш украинский праздник…»

 

Смерть по лимиту

 

Собственно, шанса у них не было. Даже удивительно, что сотрудников Агро-Джойнта «вычистили» на пике, а не в самом начале Большого террора. А ведь удачный поначалу  брак был — пусть и по расчету. Софья Власьевна хотела превратить местечковых евреев (читай — «нетрудовой элемент») в крестьян, и Джойнт ей в этом помог — 218 еврейских колхозов было создано в Украине на американские деньги к середине 1930-х. Шутка о евреях с лопатой стала нерелевантной, тем более, что недавние люфт меншен быстро освоили новейшую западную сельхозтехнику. 

 

Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента

из книги воспоминаний Семена Глузмана

«Невозвращенцу» Сорокину поверили и стали приглашать «на чай» в посольство. Где всегда кто-то, как правило, женщина, демонстрировал неприязнь к предателю. А другие прямо в присутствии Жени уговаривали нетерпимую Марию Степановну: «Ну, не стоит так резко. Он ведь наш, совсем наш, советский. Ну, ошибся. Но ведь осознал. С кем не бывает…» В его присутствии совершенно «случайно» вспоминали о каком-то бывшем советском дипломате, оступившемся. Но — прощенном. Дескать, и сейчас живет в Москве, работает в школе. Нормальный советский человек…

 

Завещание с моралью

Говорить о художественных достоинствах книги Эли Визеля бессмысленно. Формальных недочетов в ней с лихвой хватило бы на десяток романов вполне безнадежных дебютантов. Основная мысль, и без того не слишком оригинальная, подчеркивается на протяжении всех пятисот страниц с прямолинейностью и напором басенной морали.
Собственно, ради этого книга и написана. Она ведь только прикидывается широким эпическим полотном, на самом деле это даже не притча, а вот именно что басня. Или, если угодно, плакат. Сионистская, простите за выражение, пропаганда.

 

Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента

из книги воспоминаний Семена Глузмана

В камере со мною находился соглядатай. Как и я, политический заключенный. Бывший дипломат, бежавший в США, достаточно хорошо наладивший свою жизнь там, а спустя годы безрассудно вернувшийся в СССР. В зону, на 15 лет строгого режима. И я посмел задать ему страшный, горький вопрос: «Зачем вы вернулись? Неужели вы и вправду надеялись, что вас простят?» На его всегда спокойном лице я увидел гримасу ненависти, он стал в позу стреляющего автоматчика и глухо произнес: «Да я бы таких, как я, всех поставил бы к стенке. Всех, без исключения…»

 

Черт знает что такое!

Прочитав на 9-й странице этой книги: «Само слово идиш означает говорящих на языке идиш евреев и относится как к языку, так и к говорящему на нем народу», я имел полное право закрыть ее и никогда больше не открывать. Только профессиональная честность  заставила меня дочитать этот опус до конца. Зато теперь я могу с полным правом сказать: это самая плохая книга по еврейской истории, которую я когда-либо держал в руках. Нет никакой возможности перечислить все большие и малые ошибки, глупости и несообразности, содержащиеся в этом труде.

 

Хохли і їхні жиди

Я хочу розповісти товаришу Аронцю, що нас наблизить до Європи. Нас наблизить до неї бажання захистити своїх співгромадян від ідіотських образ, під якими ховається лише гостре почуття власної меншовартості. Нас наблизить розуміння того, що націю не збудуєш з Аронця. І жодній Європі нафіг не потрібна країна, в якій чортова дюжина русявих, м’язистих і україномовних в одностроях якоїсь неприємної армії обзивають усіх інших жидами, кацапами, підарасами й чорножопими. Із кожним словом трохи вбиваючи навколо гуманність, без якої ніколи не побудувати справжню націю.

 

Рисунки по памяти или Воспоминания отсидента

Урок политкорректности
из книги воспоминаний Семена Глузмана

Очень ярко помню этот день 1977 года: в зону принесли «Правду» с жестким, истерическим сообщением об очередной клеветнической кампании на Западе. На этот раз  о якобы имевшем место обмене дорогого друга КПСС и всего советского народа товарища Луиса Корвалана на уголовного преступника, четырежды судимого Владимира Буковского. Газету передавали из рук в руки, её читали даже старики-полицаи, редко обращавшиеся к печатному слову. Мы поняли: обмен был! Мы ликовали, наш Володя, наш недавний лагерный товарищ — на воле!

 

Жизнь в пастельных тонах

Еврейскую девочку приглашают принять участие в рождественском спектакле — у нее самый громкий голос в классе. Играют Иисуса мальчики, но озвучивает роль за сценой именно она, Ширли Абрамович. Вечером к родителям девочки заходит соседка, и они на кухне обсуждают произошедшее. А сама Ширли отправляется спать и перед сном читает «Шма Исраэль».

Никакой страсти в клочки, душевных терзаний и прочей достоевщины. Недаром в другом рассказе отец говорит дочери-писательнице: «Ты же знаешь, все гораздо глубже. Но ты взяла и все выкинула. Тургенев бы так не сделал. И Чехов бы не сделал».

 

Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента

из книги воспоминаний Семена Глузмана

Первого своего «полицая» я встретил в январе 1973 года в Свердловской пересыльной тюрьме. Хорошо помню, как меня захлестнуло тогда негодованием: меня, еврея, ищущего правды политического заключенного, соединили в одной камере с этим негодяем, карателем, убийцей. Слава Богу, хватило ума не колотить в дверь, не требовать убрать меня или его. Не сомневаюсь, били бы меня всерьез, до крови. В советской тюрьме не выбирают сокамерников.

 

Страницы

Подписка на RSS - Книжная полка