Грейс Пейли. «Мечты на мертвом языке» Москва: Текст/ Книжники, 2012. — 256 с. Еврейскую девочку приглашают принять участие в школьном рождественском спектакле — у нее самый громкий голос в классе. Играют Иисуса, разумеется, мальчики, но озвучивает роль за сценой именно она, Ширли Абрамович. Вечером к родителям девочки заходит соседка, и они втроем на кухне обсуждают произошедшее. А сама Ширли, усталая, но счастливая, отправляется спать и перед сном читает «Шма Исраэль». Это сюжет открывающего сборник рассказа «Громче всех». И что дальше? А ничего, собственно. Никакой страсти в клочки, душевных терзаний и прочей достоевщины. Недаром в другом рассказе отец говорит дочери-писательнице: «Ты же знаешь, все гораздо глубже.

Отлично знаешь! Но ты взяла и все выкинула. Тургенев бы так не сделал. И Чехов бы не сделал. Есть такие русские писатели, о которых ты слыхом не слыхивала и понятия о них не имеешь, так вот они ни за что бы не опустили то, что опустила ты». О да! Можно себе представить, что творилось бы в произведениях русских писателей, приди им в голову блажь рассказывать о проблемах самоидентификации американских евреев. На каждую новеллу приходилось бы по три суицида и по десять метафизических истерик. А вот диалог отца и матери Ширли из «Громче всех» — самая напряженная сцена рассказа, передающая подспудный драматизм ситуации:

 — Ты же в Америке! Клара, ты сама сюда хотела. В Палестине арабы сожрали бы тебя живьем. В Европе были погромы. В Аргентине сплошь индейцы. А здесь — Рождество… Вот незадача, да?

— Очень смешно, Миша. Что с тобой сталось? Если мы давным-давно приехали в эту страну, спасаясь от тирании, а тут один сплошной вертеп, и нашим детям забивают головы враньем, что тут забавного? Ой, Миша, куда подевался твой идеализм?

И еще пара реплик в том же духе.

Это вовсе не значит, что мы имеем дело с прозой легковесной и бездумной. В лучших рассказах Пейли неизменно присутствует отчетливая щемящая нота. Просто она так заботливо обложена комическими деталями, что невнимательный читатель вполне может счесть Пейли писательницей-юмористкой.

Вот, скажем, рассказ «Время, что насмеялось над нами» — невеселый, что и говорить, это даже по названию видно. Но при этом изобретаемый героем тараканий сегрегатор — деталь просто из О’Генри. Да и в финале драма идет пополам с анекдотом. А если вдруг мелькает намек на Холокост, то исключительно в виде упоминания обезьяны по имени Ицик Халфбунт, которая напоминает-де владельцу зоомагазина его дядю, «умершего от еврейства в эпидемию 1940–1941 годов».

Гораздо менее удачен «дарвиновский» цикл — рассказы, объединенные главной героиней — Фейт Дарвин. В них практически отсутствует все то, что делает Пейли эталонным в своем роде новеллистом: легкий привкус абсурда, стилистическая изощренность, юмор, мастерство диалога. Зато куда больше разговоров о политике: Пейли — феминистка, пацифистка, борец против вьетнамской вой­ны, не побрезговавшая прибыть в 1974 году на Всемирную мирную конференцию в Москве, не могла не поделиться своей идеологией с любимой героиней. В то же время автору хватает тонкости, чтобы раз за разом сталкивать политические лозунги со здравым смыслом. «Вы имеете своих взглядов. Я имею своих. Жизнь не имеет взглядов», — как говорит старый еврей-аптекарь, чей бизнес героиня и ее подруги много лет назад едва не разрушили, обвинив его в расизме.

Хорошая ли писательница Грейс Пейли? Как посмотреть. Человек, привыкший к масштабным полотнам и буйству красок, приходит на очередную выставку — а там сплошные пастельки на альбомных листочках. Один поморщится и уйдет, а другой обрадуется: наконец-то глаз отдыхает. По мне, Пейли писательница не крупная, но очень — в лучших вещах — обаятельная. И еще неизвестно, что важнее.

Михаил Эдельштейн, «Лехаим»