«Квартира» («The Flat»)
Израиль-Германия, 97 мин.

Наши дни, как говорится. После смерти бабушки автора этого документального фильма Арнона Гольдфингера — 98-летней Герды Тухлер – родня начинает разбирать вещи в ее квартире. Арнон находит среди бумаг номер нацистской газеты «Der Angriff» («Атака») за октябрь 1934 года со статьей «Путешествие национал-социалиста в Палестину».

Автор статьи, он же путешественник — Леонард фон Мильденштейн. Еще покопавшись, режиссер обнаруживает письма своего дедушки Курта Мильденштейну. Оказывается, в апреле 1933-го Курт и Герда, в то время немецкие граждане, сопровождали Мильденштейна в его путешествии. Вернувшись в Германию, Мильденштейны и Тухлеры довольно тесно общались, пока последние в 1936-м не эмигрировали в Эрец Исраэль. Но и после этого семьи оставались в дружеских отношениях, переписывались. Тухлеры, ощущавшие себя больше немцами, чем евреями и палестинцами, периодически ездили на родину. Для данной истории крайне существенно, как долго Тухлеры продолжали дружить с Мильденштейнами. Дело в том, что Мильденштейн был не только журналистом, но и офицером СД, начальником отдела по еврейским делам в рейховском МВД. В дальнейшем он «перешел на другую работу» (об этом — ниже), передав полномочия своему заместителю Адольфу Эйхману. На судебном процессе 1961 года Эйхман назвал своего бывшего шефа отцом идеи еврейской эмиграции. Так что в Палестину Мильденштейн ездил по делу: прощупывал возможность переселения туда немецкого еврейства. Тухлеры, таким образом, помогали Мильденштейну в его миссии. Что ж, в этом, может быть, не было ничего плохого. Курт Тухлер, пока его, почти сразу по возвращении из Палестины, не уволили как еврея, служил судьей. Он мог считать, что массовый исход в Палестину — далеко не худший исход для евреев гитлеровской Германии. Немецкая сионистская федерация, кстати, придерживалась той же позиции.

Переселение, как известно, осуществлено не было, вместо него нацисты избрали «окончательное решение», жертвой которого стала и фрау Леман, мать Герды Тухлер, отказавшаяся переехать с семьей в Эрец. Потом война кончилась, и тут сюжет картины разветвляется. Первое русло — послевоенная судьба Мильденштейна. Избежав всякого наказания, он остался «начальником отдела» — теперь это уже был отдел public relations филиала фирмы «Кока-Кола» в Германии. Это, конечно, странно, тем более, если учесть, как Эйхман охарактеризовалМильденштейна на процессе в Иерусалиме. Но, с другой стороны, это не так уж странно — именно потому, что дело было в 1961-м году, когда немцы еще не взялись усиленно каяться, а тратили усилия, главным образом, на заметание мусора под ковер. Русло второе — послевоенная жизнь Тухлеров. Они опять стали дружить с Мильденштейнами, возобновили прерванную мировым пожаром переписку, регулярно гостили в их кукольном домике в Золингене. Гостеприимные хозяева — добрые гости, sehr gut. Однако, выражаясь языком физиков, расположение систем было асимметрично: если радушие хозяев вполне понятно (теперь им очень выгодно было выставить себя юдофилами), то ангельская незлобивость гостей непостижима. Немецкий профессор-социолог, к которому Арнон обратился за объяснением мучившей его загадки, сказал: «По службе Мильденштейн должен был отдавать все силы истреблению евреев, но к евреям как индивидуумам, особенно таким симпатичным и интеллигентным, как Тухлеры, он мог относиться с симпатией». Это прозвучит чудовищно, но неужели неистребимая приязнь Тухлеров к фашисту подчинялась той же логике: наци, убившие их мать/тещу, совершенно отвратительны, но отдельно взятый наци Мильденштейн… не он же убил фрау Леман. (В ходе авторского расследования, впрочем, выясняется, что Мильденштейн, в общем-то, и убил: уступив свою должность Эйхману, он пошел не на пенсию, а на повышение — стал заведующим одного из отделов Министерства пропаганды Геббельса. Хорошо известно, что это министерство пропагандировало).

В фильме уделено достаточное внимание и второму поколению — детям обоих семейств. Вот тут уж наблюдается полная симметрия: дочь Тухлеров Ханна (мать Арнона) понятия не имела о дружбе родителей с фашистом, а дочь Мильденштейна Эдда совершенно не осведомлена насчет занятий папы во время войны. Служил где-то там, починял себе мирно примус… никакого отношения к Endlоsung der Judenfrage. Когда Гольдфингер допытывается у них (не было бы большой натяжкой сказать — «пытает»), говорят ли они правду, старые женщины, глядя куда-то в пол или вбок, изворачиваются и выкручиваются. По сути, они выкручиваются перед самими собой: в терминах психоанализа это называется Verdrängung, вытеснение.

Третье поколение представлено, главным образом, самим Гольдфингером. Он объясняет зрителям мотивы своего расследования так: ему хочется «расколдовать» прошлое, восстановить порвавшуюся цепь времен и при этом лучше понять самого себя. Но мне кажется, в настырности Гольдфингера есть некий корыстный прагматизм: ему хочется сделать сенсационный фильм. Неудобно смотреть, как он терзает родную мать: «Неужели ты не чувствуешь никакой вины за то, что не хотела узнать о прошлом своих родителей?» Она ему: «Нет, не чувствую. К чему ворошить прошлое?» С той же прилипчивостью банного листа он допрашивает и Эдду Мильденштейн. Чего он добивается — чтобы старые женщины отреклись от своих родителей? Кроме того, здесь просто фальшь: Ханна, которая постоянно выглядит на экране так, будто вопросы сына ей очень неприятны, легко могла бы отказаться от этих бесконечных интервью перед глазом кинокамеры… если же не отказалась, значит, послушно выполняла режиссерское задание. (Эдда — иное дело: не впустив упорного Гольдфингера в дом, она рисковала поднять на дыбы кающуюся германскую общественность).

Читатель может вцепиться в меня, как Гольдфингер в свою бедную мать: «Так что ты хочешь сказать? В тексте на тему Холокоста должен прозвучать Бухенвальдский набат! Где он у тебя?»

Нет у меня набата. Если нужен итог, так вот он, пожалуй: родителям, совершающим постыдные поступки, следовало бы помнить, что их дети будут постоянно страдать моральным косоглазием и вообще проживут свою жизнь в почти шизофреническом душевном раздвоении. А все потому что, говоря словами Вознесенского, «скрымтымным — то, что между нами. То, что было раньше, скрыв, темним».

Святослав Бакис, специально для «Хадашот»
bakino.at.ua