Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента (из книги воспоминаний Семена Глузмана)

Дыгас

Говорят, он жив. Давно на пенсии. Вполне допускаю, встречал его где-нибудь на улице Киева. И — не узнал. Его бывший коллега по 5-му управлению КГБ, также пенсионер, сказал о нем так: «Ну, конечно, Жору я хорошо помню. Он среди нас выделялся, был всегда показательным, завзятым коммунистом…»

Киев, ул. Владимирская, 33. Здесь в 1945-1991 гг. размещалось КГБ УССР  

Первое мое воспоминание, связанное с его лицом: 1966 или 1967 год, студенческий летний лагерь медицинского института под Киевом. С нами, студентами, там проводит месяц группа американцев. Настоящих. А с ними — с десяток каких-то неизвестных нам молодых людей, которых называют преподавателями. Но почему-то никогда не говорят, на каких кафедрах они работают, что преподают. Я запомнил его часто плавающим по реке на байдарке. Только его. Высокий, спортивного телосложения человек лет тридцати. Тогда — без имени.

В конце 1973-го я уже был заключенным зоны ВС 389/35. Вызвали в штаб. Там меня встретил широкой улыбкой он, Дыгас. Мы остались вдвоем в кабинете начальника лагеря. Он рассказал мне о родителях, передал от них привет. Я вспомнил: в одном из последних писем родители сообщили, что вскоре ко мне приедет какой-то Георгий Трофимович, их куратор из «органов». Вот он и приехал. Душевно-вкрадчивый разговор был достаточно коротким, Дыгас предупредил: «Завтра вас возьмут на этап, берите с собой все свои вещи, как будто вы не знаете ничего… На самом деле вас увезут совсем недалеко, там я буду вас ждать. Мы проведем в нормальных условиях несколько дней, будем говорить, интересно и искренне говорить…». Я вернулся в жилую зону, растерянный, не понимая цель КГБ. Решил никому из друзей ничего не говорить, даже Володе Буковскому. Потом передумал, Володе сказал.

На следующий день в производственной зоне ко мне подошли надзиратели и жестко сказали: «Собирайтесь на этап!». Далее все было как обычно: солдаты конвоя, собака, холодная и темная камера спецавтомобиля для перевозки заключенных. Везли долго, как мне показалось, больше часа. Автомобиль подпрыгивал на ухабах дороги, я подпрыгивал на металлической скамейке…

Меня вывели из машины — спокойно, без обычных криков и угроз, завели в какое-то помещение. Там меня уже ждал Дыгас. Пока я раздевался, приходил в себя после дороги, Дыгас хлопотал на кухне, готовил нам какую-то нехитрую снедь. К моему изумлению, пожилой майор МВД занес в помещение два ведра с водой, очень уважительно, даже как-то подобострастно спросил Дыгаса: «Нужно еще что-нибудь принести?». Дыгас ответил коротко: «Нет, ничего не нужно». Завтракали вместе, без намека на тюремную пищу. Это было помещение для свиданий лагеря ВС 389/36. В деревянном домике нас было только двое. Как я понял, степень секретности этого необычного свидания была высокой, обслуживавший нас по мелочам пожилой майор ни разу не обратился к Дыгасу по имени-отчеству или по званию, по-видимому, ему было жестко приказано ничего не спрашивать и ничего не помнить.

    Мы провели вместе три дня. Много разговаривали. Инициатором всех наших  бесед был Дыгас. Вел он себя вполне тактично, даже дружелюбно. Был осведомлен о всех мельчайших деталях моего дела, хорошо знал всех причастных к нему людей. Не пугал, не пытался чем-либо подкупить, не обещал изменения моей судьбы. По утрам вежливо будил меня, предлагал идти к столу, где нас ждал горячий, сытный завтрак. Потом говорили, он — спокойно, я, как правило, горячо, эмоционально. Он ни разу не задал мне вопросов оперативного характера. Спокойно принимал мои аргументы, уходя от прямой их поддержки… Его интересовало что-то совершенно другое, мне тогда непонятное. Он мягко подталкивал меня к продолжению моего горького монолога о справедливости, исторической памяти, о предательстве близких друзей, ставших свидетелями обвинения в суде. Лишь однажды, на пике моего негодования по поводу несуразной клеветы со стороны моего бывшего приятеля Г., он живо воскликнул, внимательно глядя мне в лицо: «Вы хотите наказать Г., хотите, чтобы мы посадили его или как-то иначе восстановили справедливость? Скажите мне, вы хотите этого?». Я мгновенно остыл и горько, с болью ответил: «Нет, я не о наказании Г. Я о правде, о той правде, которую не хотело видеть ваше следствие…» В глазах у Дыгаса пробежали бесинки, мне даже показалось, что он с трудом сдерживается от иронической улыбки. Вероятно, он увидел в этом моем ответе слабость. Такую привычную интеллигентскую слабость нежелания мести, непростительную с точки зрения сильных мужчин из КГБ.

Лишь на третий день мы заговорили о психиатрии. О карательной психиатрии. О Петре Григоренко, Лене Плюще… Не помню, как он сумел незаметно перевести мой монолог к этой теме. Здесь я был особенно эмоционален. Он молча, спокойно слушал меня, не прерывая. И не возражая. Он явно понимал и принимал все, что я горячо излагал. Профессиональный циник, привычный к надругательству над логикой и фактом, он не возражал. Он явно знал больше меня. Когда я замолк, захлебнувшись какой-то острой, горькой усталостью, он немного помолчал и затем произнес: «Поверьте, я не очень большой человек. И по званию, и по должности. Но у меня сегодня по отношению к вам есть большие возможности. Например, у меня есть право очень быстро забрать вас отсюда. В этом случае у вас начнется нормальная человеческая жизнь. Будет интересная работа, своя хорошая квартира. Все зависит от вас, от вашего желания изменить свою жизнь…»

Прошло почти 35 лет, а я и сегодня помню его слова. И его глаза, живые, искренние и, как мне показалось, слегка влажные. И легкую гримасу возбуждения на лице. Он продолжал: «Я понимаю, вы не сделаете этого, вы не воспользуетесь этим шансом. Меня прислали с заданием убедить вас. Я вернусь в Киев, не выполнив задания своего начальства. Это плохо для меня. Но я не расстроен. Я очень рад тому, что имел такую необычную возможность пообщаться с вами. Вскоре вас увезут в колонию. Я очень прошу: напишите мне сейчас на листке бумаги обязательство никому ничего не сообщать и об этой встрече, и о содержании наших разговоров».

Я категорически отказался давать такую расписку. Тогда Дыгас прямо сказал мне: «Поймите, такая расписка вас ни к чему не обязывает. А мне она очень нужна, я должен представить ее своему начальству». Я написал под его диктовку: «Обязуюсь не разглашать факт встречи с сотрудником Центра КГБ Дыгасом Георгием Трофимовичем и содержание разговоров с ним». Мы прощались рукопожатием. Все эти три дня я был искренним. Меня ни к чему не принуждали, не пугали. Он долго не отпускал мою руку, долго смотрел на меня влажными глазами, что-то явно желая произнести. Не посмел. Уверен, в этом не было игры, все мы человеки. Все мы имеем минуты искренности, даже худшие из нас, натренированные на ложь и цинизм.

А затем опять был автомобиль с солдатами и собакой. Меня вернули в зону ВС 389/35, к друзьям. К обыденной зэковской жизни. Там я немедленно рассказал о своем необычном приключении Володе Буковскому. Многоопытный зэка, он о подобных спецоперациях КГБ никогда не слышал. Лишь спустя год, сопоставив даты, полученные из советских же газет, присылаемых в зону с целью нашего перевоспитания, я понял истинную цель той весьма специфической операции: советская власть готовилась к конгрессу Всемирной психиатрической ассоциации в Гонолулу. Там ожидалось серьезное политическое сражение с западной психиатрией. И оно произошло, это сражение. С постыдным результатом для СССР — его исключили из всемирного психиатрического сообщества. Вот был бы шок, если бы удалось уговорить Глузмана «искупить свою вину перед Родиной», внезапно появившись в Гонолулу собственной персоной для того, чтобы убедительно сообщить: «В СССР никаких психиатрических злоупотреблений в политических целях не существует!» Вот был бы резонанс, вот было бы посрамление всех этих антисоветчиков…

Не получилось. А так красиво в Центре КГБ все продумали. Спустя год во время свидания с родителями я рассказал им о своем трехдневном контакте с Георгием Трофимовичем Дыгасом. О наших совместных завтраках, в том числе. Об очень вкусной привезенной им колбасе. «Это наша колбаса, сын, — сказала тогда мама, — он заходил к нам домой перед отъездом к тебе, и мы попросили его передать тебе эту колбасу. Две палки этой дефицитной колбасы специально для тебя передали твои друзья…» Понимаю, с командировочными деньгами в КГБ было худо, поэтому славный офицер сообщил мне, что угощает меня колбасой, купленной в дорогу на свои кровные…

Совсем недавно от бывшего работника 5-го управления КГБ я узнал: Георгий Трофимович служил тогда в так называемом «еврейском отделе». Только поэтому и был приставлен в качестве куратора к моим родителям. Разумеется, не был он евреем, не знал ни идиша, ни иврита. Удивительная у нас была страна, даже загадочная: ни я, жуткий антисоветчик, ни мои родители, члены коммунистической партии, в Израиль на постоянное или хотя бы временное проживание не собирались, родственников там не имели. Вот вам и пресловутая «новая общность — советский народ»: оперативную разработку своих граждан наши «компетентные» вели по национальному, сугубо этническому принципу.

По вопросам приобретения книги обращайтесь по тел: (044) 501 07 06; 227 38 28; 227 38 48

От редакции

Пути господни неисповедимы. Сегодня подполковник в отставке, глава юридической фирмы «Кивин», чемпион мира и Европы среди ветеранов (по волейболу) Жорж Трофимович Дыгас не просто на плаву — он по-прежнему не чужд «околоеврейских дел». Достаточно вспомнить его выступление на круглом столе, посвященном теме «Батальон Нахтигаль и его последователи», проходившем в Еврейском народном университете им. Маймонида в Киеве, и участие совместно с некоторыми еврейскими деятелями в пресс-конференции с требованием признать незаконными указы о присвоении звания Героя Украины Степану Бандере и Роману Шухевичу.  

В отношении деятельности Жоржа Трофимовича после распада организации, которой он верой и правдой служил много лет, сайт альманаха «Лубянка» сообщает, что наш герой с 1990 г. принимает активное участие в ветеранском движении и является инициатором создания общественных организаций: Ассоциации ветеранов КГБ и ветеранов ВОВ —  МУСУВ (Международного украинского союза участников войны»). Что, по меньшей мере, странно, учитывая, что на момент начала войны Жоржу Трофимовичу было …7 лет. 

И далее, продолжает «Лубянка»: Жорж Дыгас — известный общественный деятель, правозащитник и адвокат, автор двух сборников статей и документов, разоблачающих преступную деятельность украинских националистов. Член ревизионной комиссии Союза юристов Украины, первый заместитель начальника департамента Национального комитета по борьбе с коррупцией, член правления Ассоциации социальной поддержки и защиты сотрудников спецслужб Украины «Содружество». Почетный член Клуба ветеранов госбезопасности (Москва).

О «еврейском» следе в биографии «правозащитника» «Лубянка» стыдливо умалчивает…

 
рубрика: 
автор материала: