Гертруда Стайн (1874-1946) давно и заслуженно входит в пантеон крупнейших интеллектуалов ХХ века. Однако кто бы ни писал о ней, общим местом стало утверждение о том, что она полностью отстранилась от еврейства, не желая иметь ничего общего с народом, к которому принадлежала.
Гертруда Стайн (слева) и Элис Токлас, 1930-е годы

История семьи Стайн в США начинается в 1841 году, когда девятилетний Дэниель Стайн вместе с родителями прибыл в Балтимор из Баварии. Став взрослым, он при поддержке братьев продолжил дело отца, возглавив основанную им фирму по производству одежды, достигшую вершины успеха во время Гражданской войны благодаря продаже военной формы. В 1864 году Дэниель Стайн женился на Амелии Кайзер. У супругов было пятеро детей: Майкл, Саймон, Берта, Лео и Гертруда.

В 1875 году Дэниель Стайн, продав свое успешное предприятие брату, вместе с женой и детьми уехал в Вену. В старой Европе семья вела светский образ жизни, мальчиков воспитывал гувернер-венгр, Берта брала уроки фортепиано. В 1878 году Стайны перебрались в Париж, где девочек отправили в пансион, а мальчики завершили свое классическое образование обучением игре на скрипке и верховой езде.

Первое поколение приехавших Стайнов, безусловно, было религиозным. Гертруда упоминала о своем деде с материнской стороны как о набожном человеке из династии знаменитых раввинов. Мать описывала в дневнике еврейские праздники, посещение еврейской школы. Однако, вспоминая детство, ни Лео, ни Гертруда не упоминали о каком бы то ни было религиозном образовании или соблюдении традиций, хотя в Вене родители интересовались культурной жизнью местной общины, слушали кантора в синагоге, делали покупки в кошерных магазинах.

И Лео, и Гертруда прожили большую часть жизни в Европе — она во Франции, он — в Италии, где и скончались вскоре после окончания Второй мировой. Десять лет, с 1904 по 1914 год, Лео и Гертруда провели в Париже. Вначале отношения между ними были очень близкими, но постепенно Гертруда склонилась к тому, что интеллектуальный масштаб ее личности превосходит дарование брата. «И когда я пришла к такому выводу, это стало для нас началом конца; раньше мы были вместе, а теперь — порознь», — писала она в середине 1930-х. Лео считал литературные устремления Гертруды ребяческими и незрелыми, а только зарождавшийся тогда кубизм, которым искренне восхищалась его сестра, на всю жизнь остался ему чуждым. Но, главное, Лео, скорее всего на почве гомофобии, не выносил Элис Токлас (1877-1967), которая, начиная с 1908 года, почти на сорок лет стала главным человеком в жизни Гертруды, ее любимой женщиной, музой, конфидентом, редактором, да и просто (хотя «просто» это не бывает) человеком, полностью организовывавшим их быт. Элис была частью всех граней жизни Гертруды Стайн…

Элис Токлас происходила из обеспеченной семьи польских евреев, но сама родилась уже в Сан-Франциско. С Гертрудой Стайн она познакомилась 8 сентября 1907 года, в день своего приезда в Париж. Близость между Гертрудой и Элис была столь всепоглощающей, что, решив издать в начале 1930-х годов мемуарную книгу, Стайн назвала ее — уникальный случай в истории — «Автобиография Элис Токлас». Именно эта книга — ее четырнадцатое опубликованное произведение — стала поворотной в литературной карьере Гертруды Стайн, принеся ей всемирную известность. Вся эта книга написана от лица Элис; Гертруда упоминается там на каждой странице, но всегда в третьем лице.

Как и Стайны, Элис Токлас была еврейкой, и это не случайное совпадение. Принято считать, что Гертруда Стайн выросла в настолько ассимилированной семье и так далеко ушла от еврейства, что никакой роли в жизни и творчестве ее происхождение не играло. Действительно, в «Автобиографии Элис Токлас» об этом не говорится вообще, а слова «еврей», «иудаизм» и их производные в книге не упоминаются ни разу, что удивляло многих современников. В письме к Александру Вуллкотту в сентябре 1933 года Торнтон Уайлдер спрашивал: «Я полагаю, ты прочел [Автобиографию] Элис Б. Токлас. Так вот, Гертруда Стайн — крупная, спокойная, приятная дама, не так ли? Не предубежденная, не обращающая внимания на мнение остального мира… Тогда почему она никогда не упоминает, что она или мисс Токлас — еврейки?». Лео откровенно вспоминал: «Я был единственным еврейским мальчиком в классе. Я настрадался от еврейского комплекса, от ощущения того, что я — еврей». Норман Мейлер, как и они — американский интеллектуал еврейского происхождения, в своей книге о молодом Пикассо (с ним дружили и Лео, и Гертруда) заметил, что, «будучи выходцем из немецко-еврейской семьи, Лео был настолько неевреем, что был почти антисемитом. И это единственное, в чем они совпадали с сестрой». Это утверждение видится весьма спорным.

Действительно, Гертруда не посещала синагогу, не соблюдала традиций, не знала ни иврита, ни идиша и не состояла ни в каких еврейских организациях. Вместе с тем в 1896 году, будучи двадцатидвухлетней студенткой колледжа, получив задание написать сочинение на вольную тему, Гертруда подала эссе под длинным названием «Современный еврей, который отказался от веры своих отцов, может в разумных пределах и постоянно верить в изоляцию». Это сочинение никогда не переводилось на русский язык, да и по-английски было впервые опубликовано в малотиражном журнале в 2001 году. Текст этот в корне меняет сложившиеся представления о тотальной индифферентности Гертруды Стайн ко всему еврейскому и уж тем более о якобы присущем ей «антисемитизме». Эссе, фрагменты которого публикуются здесь по-русски впервые, демонстрирует раздумья Гертруды над причинами ухода от иудаизма значительной части еврейства и, самое главное, ее искреннее беспокойство за сохранение еврейского народа!

«Современный еврей в значительной степени отошел от веры своих предков, — констатировала Стайн. — …Во-первых, на евреев оказал огромное влияние всеобщий скептицизм, распространившийся в нашу эпоху среди всех слоев общества, — это объясняется тем, что, ввиду их высоких умственных способностей и формализма их религии, они естественным образом легко воспринимают революционные идеи и быстро учатся скептицизму во всех его проявлениях. Те, кто по своему складу больше тяготеет к религии, начали по-своему отступать от своей прежней веры».

Обратим внимание на высказанное Стайн, в общем, националистическое утверждение о заведомых интеллектуальных талантах евреев. В книге Les Précieux, вышедшей спустя семьдесят лет после того, как Гертруда Стейн написала это эссе, Бернар Фей уделил дружбе с Гертрудой отдельную главу, символично назвав ее «Запах розы». Рассказывая о совместных долгих прогулках и дискуссиях, он вспоминал, как Гертруда однажды повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и сказала: «Выложи правду, Бернар, признайся, ты чересчур умен, чтобы не быть евреем». Фей пытался убедить ее в обратном, но безуспешно. При таком отношении к евреям Гертруде, больше всего ценившей в людях именно пытливый ум, не было никаких резонов отрицать свое еврейство или уходить от него.

Возвращаясь собственно к эссе, перейдем к главному. Указав, что «к духовным причинам отхода от древней веры добавляется и чисто практическая невозможность в наш бурный девятнадцатый век соблюдать шаббат, отмечать религиозные праздники, держать посты и проводить длинные молитвы, готовить пищу и содержать домашнее хозяйство по закону веры — то есть стало невозможно поддерживать все те традиции семейной жизни, которые так долго служили сохранению единства народа», Гертруда делает отнюдь не единственно возможный вывод из вышесказанного: «Эти изменения сегодня несут в себе опасность для жизнеспособности и будущего всего народа. Ныне еврей благодаря своему умению обращаться с деньгами и своему стремлению опираться на родовые связи сумел достичь зримого могущества. Поэтому, с одной стороны, перед ним приоткрылись двери христианского мира, и теперь иноверец рад быть его другом, но, с другой стороны, огромное влияние еврейского народа вызывает к жизни старые предубеждения и неприязнь к еврею, и есть ощущение, что грядет худший антиеврейский кризис в истории. Примерами этим процессам могут служить и те идеи, которые сейчас так популярны в Германии, и недавний антиеврейский бунт в Париже, и недавняя волна эмиграции из России». Разумеется, в приведенной цитате обращают на себя внимание пророческие слова о том, что «грядет худший антиеврейский кризис в истории», написанные почти за полвека до Холокоста! Однако заметим и первую фразу абзаца — перечисленные Стайн изменения «несут в себе опасность для жизнеспособности и будущего всего народа»; этот процесс, какими бы естественными ни были его причины, виделся ей опасным именно исходя из перспективы общенационального будущего. В попытке найти решение проблемы Стайн дезавуирует важность традиций, которые принято считать проявлениями еврейской самобытности: «Нельзя сказать, что традиции и ритуалы, которые несут в себе память о великих событиях в истории еврейства, могут повлиять на жизнеспособность народа, для которого они — лишь его возвышенные символы». Раз так, то проблеме нужно найти какое-то другое решение, и 22‑летняя Гертруда Стайн предлагала их два, совершенно разных и, если следовать авторской логике, взаимодополняющих.

Во-первых, Гертруда признает право на уход еврея из общины, но этот уход превращался у нее в начало пути подлинного гуманистического миссионерства: «Следует признать право еврея на обособленную жизнь неотъемлемым, принадлежащим ему от рождения. Пусть он не отказывается от него и не наносит тем самым ущерб самому прекрасному, что есть в нем самом; пусть лучше его чувства обратятся к достижению высоких задач и пусть он даст своему народу новую цель — распространять всеми силами идеалы благородного братства между людьми. Пусть он все же остается евреем, хоть иудаизм для него теперь уже не вера, а религия дерзания. Пусть иудаизм будет означать братское единение людей, разделяющих одни благородные цели и великие дела. Так еврей будет оставаться евреем, выполняющим высокую миссию».

Во-вторых, признавая несомненное право евреев на выход из общины, она выступила категорически против их, казалось бы, фундаментального права на свободу выбора тех, с кем они создают семьи. Тезис Гертруды в этой связи весьма радикален и не оставляет места двусмысленностям: «Еврей может вступать в брак только с евреем. Он может иметь деловые отношения с иноверцами, он может работать и отдыхать вместе с ними, может посещать их школы и подчиняться их указаниям, но в сакральном пространстве дома, в священном кругу семьи и других родных еврей должен быть только с евреями. Для иноверца там нет места. Все — и самые консервативные, и самые либеральные евреи — сходятся на том, что запрет смешанных браков есть основа иудаизма. Действительно, смешанные браки означали бы гибель еврейского народа. Дети, родившиеся во втором поколении в таком браке, — это уже иноверцы с еврейской кровью, а в третьем поколении от иудаизма уже не остается и следа, и еврей полностью превращается в иноверца. С этим единодушно согласны все — разногласия могут касаться лишь того, насколько близко еврей может общаться с иноверцами, если он не хочет нарушать законов и предписаний веры».

Гертруда так и не стала матерью, но сформулированное ею весьма неочевидное для современного человека кредо она выполнила, создав семью именно с Элис Токлас — такой же, как она сама, американской еврейкой. Что же касается «религии дерзания», то вначале таковой стала поддержка самого передового искусства того времени, а затем — литературное творчество. С течением времени Гертруда Стайн была признана классиком американской литературы и эссеистики, и именно в этом качестве была выбрана Энди Уорхолом для включения в цикл его работ «Десять великих евреев ХХ века». Женщин в этом цикле всего трое: Сара Бернар, Голда Меир и Гертруда Стайн…

Алек Д. Эпштейн, специально для «Хадашот»