Фото Алека Д. Эпштейна

Историю Государства Израиль традиционно разделяют на периоды, датируемые очередным всплеском боевых действий: от Войны за независимость до Синайской кампании, дальше — до Шестидневной войны, потом — до Войны Судного дня, затем — до Первой Ливанской и так далее. В этом контексте жизнь экс-президента Шимона Переса поистине  уникальна, ведь в каждом из этих периодов он играл значительную роль — в личной судьбе Переса отразились все основные эпизоды истории Израиля.

Если в израильском искусстве кто-то и может быть аналогичным образом назван старейшиной, творческий путь которого продолжается все годы израильской государственности, то это Йосл Бергнер. Как и Перес, Бергнер родился не в Израиле, но его беспримерное творческое долголетие, верность внутреннему голосу на протяжении почти семидесяти лет, а также вклад, который он внес в развитие не только израильской живописи и графики, но и скульптуры и театрально-декорационного искусства, ставят его имя в первый ряд деятелей культуры еврейского государства.  

Если в израильском искусстве кто-то и может быть назван старейшиной, то это 96-летний Йосл Бергнер

«Мальчик на деревянной лошадке», 1964

Судьба Переса служит ярким доказательством того, что в Израиле нужно жить долго: на протяжении десятилетий значительная часть населения страны ему, мягко говоря, не симпатизировала, а количество проигранных им выборов существенно превышало количество выигранных, и лишь став в 2007 году в возрасте 84-х лет президентом, Перес, наконец, оказался одним из самых уважаемых государственных деятелей в Израиле, сохранив этот статус и по окончании каденции. Йосл Бергнер старше Шимона Переса на три года; художники не участвуют в выборах, но, если одним удается еще в молодости покорить престижные выставочные залы и аукционы, то путь других к заслуженному признанию оказывается порой более длительным. Йосл Бергнер вспоминает, что в 1950-е годы, когда они с женой Одри только приехали из Австралии и жили в квартале художников в Цфате, его работы почти никто не покупал; их считали, во-первых, чрезмерно фигуративными (в Израиле доминировала тогда группа художников «Новые горизонты», под влиянием тогдашнего американского искусства работавших исключительно в абстрактной манере), а во-вторых, чрезмерно «галутными», недостаточно «израильскими».

В те годы, когда ковался этос нового израильтянина — сабры, эстетика восточноевропейского штетла, которой проникнуто большинство картин Йосла Бергнера, казалась совершенно неуместной, как и его имя, которое он сохранял вопреки всем попыткам сотрудников Управления регистрации населения записать его как Йоси или хотя бы Йосеф. Имя Йосл было одним из самых широко распространенных среди говоривших на идише евреев Восточной Европы, однако в Израиле Бергнер был таким практически единственным.

Свое «галутное» имя Бергнер сохранял вопреки всем попыткам сотрудников Управления регистрации населения записать его как Йоси или хотя бы Йосеф

Как и подавляющее большинство отцов-основателей государства, он вырос в Польше, которую покинул в возрасте семнадцати лет. Два факта его биографии, однако, существенно выделяли его даже среди ашкеназов Израиля. Во-первых, он родился в Вене, и дух и культурный мир не только Восточной, но и Центральной Европы всегда были важны для него: Бергнер много работал как автор иллюстраций к прозаическим и поэтическим произведениям, но неслучайно его самым любимым писателем остался Франц Кафка — пражский еврей, гений мировой литературы, не написавший ни одного романа или рассказа ни на идише, ни на иврите, ни на чешском.

«Эмиграция», 1967

Во-вторых, все годы Второй мировой, а также несколько лет до ее начала и после ее окончания, Бергнер провел в Австралии. Там он  глубоко проникся страданиями «других» угнетенных — местных аборигенов, которых изображал на своих полотнах, хранящихся ныне в Мельбурне.

Для большинства отцов-основателей Израиля единственным знакомым им конфликтом между подавляемым меньшинством и доминирующим большинством был конфликт между евреями и их окружением — будь то русские, украинцы, поляки, литовцы или немцы, — вследствие чего они всегда чувствовали себя частью преследуемого меньшинства. Очевидно, что Холокост стал апофеозом этого процесса, а создание Государства Израиль должно было гарантировать, что уничтожение евреев никогда больше не повторится. Жизненный опыт Бергнера был несравнимо богаче именно потому, что он воочию убедился, что этническая дискриминация и геноцид могут касаться не только евреев. В благополучной в этом смысле Австралии как раз евреи никаким преследованиям не подвергались, в этом обществе «евреями» были аборигены.

«Летающий утюг», 2010  

То, что в Израиле воспринималось как проблема сугубо национальная, для Бергнера, любимая бабушка которого погибла в Холокосте, по всей видимости, на территории Украины, имело значение куда более универсальное: важно не только не допустить геноцида евреев, но и не допускать его по отношению ни к какому народу вообще. Поразительным образом Бергнер был для своих современников в Израиле и слишком этнографически «галутным», создавая все новые в значительной степени автобиографические полотна о клейзмерах из далекого детства в Польше, и чересчур отвлеченно-универсальным, тщательно прорисовывая детали каждого из изображенных предметов, не имевших никаких ярко выраженных национальных характеристик. Бергнер очень чутко чувствовал пульс  израильского общества, на его написанных в дни войн натюрмортах лепестки цветов пылают, словно обагренные кровью, а цикл картин, созданных после начала первой интифады, навеян циклом работ Франсиско Гойи «Бедствия войны». При этом буквального выражения на его холстах израильские актуалии никогда не имели, поэтому работы мастера сохраняли художественную ценность и тогда, когда всплески войн и террора сменялись относительным  спокойствием.

Бергнера называли художником «черты оседлости», его критики утверждали, что время для него будто остановилось, что он продолжает жить в мире героев Шолом-Алейхема и Ицхока-Лейбуша Переца. Это восприятие работ Бергнера представляется в значительной мере ошибочным. Скорее, он всю свою жизнь прожил одновременно в нескольких эпохах, и детство, которое, казалось бы, уж к моменту эмиграции из Польши в семнадцатилетнем возрасте должно было завершиться, напротив, навсегда осталось с ним. Детство это было бедным, а потому вместо игрушек играть приходилось в бабушкины терки, кастрюли и сковородки, которые он продолжает рисовать и поныне; кстати, бабушкины воспоминания усилиями Бергнера были переведены на иврит и изданы с его иллюстрациями.

С годами став известным художником, работы которого продаются на престижных международных аукционах за десятки тысяч долларов, Бергнер обрел материальный достаток, однако остался крайне непритязательным в быту человеком, по-прежнему находя наибольшую радость в общении с друзьями, круг которых, впрочем, становился все реже. В свои девяносто шесть рисует он по-прежнему каждый день. Чем больше проходило времени, тем больше терял Бергнер людей, рядом с которыми провел десятилетия; особенно тяжелым был уход из жизни драматурга и режиссера Нисима Алони, с которым Йосл Бергнер работал над постановкой ряда спектаклей в Национальном театре «Габима» и который написал предисловие к каталогу его первой ретроспективной выставки в Тель-Авивском музее в 1980 году.

В свои девяносто шесть художник рисует по-прежнему каждый день

Бергнеру повезло, что среди окружавших его людей были те, кто очень ценил его дарование: Моше Абир, владелец тель-авивской галереи «Дан», с начала 1980-х годов занимающийся продвижением его творчества и организацией его выставок; Рут Бонди, в содружестве с которой на иврите и на английском языках в 1996 году была подготовлена  книга воспоминаний художника «Главное забыл»; Франк Фритц Клепнер, автор первой книги о творчестве Бергнера, изданной на английском языке в 2004 году...

Бергнер — не пишущий человек, хотя и очень коммуникабельный, но на каком бы языке он ни говорил, самые главные мысли будут озвучены им на идише, безотносительно того, говорит ли на этом языке его собеседник. Он не имеет ничего против иврита, на котором общаются посетители его выставок и зрители, равно как и актеры оформленных им спектаклей, но быть израильтянином для него отнюдь не означает перестать быть евреем — не обобщенным, сформировавшимся в горниле «плавильного котла» возрожденной государственности, а аутентичным, таким, каким был его отец, писатель и переводчик Мелех Равич, какими были друзья отца, самый известный из которых — лауреат Нобелевской премии Исаак Башевис-Зингер. Прожив почти всю жизнь в США, Зингер остался «вовлеченным аутсайдером» американской литературы, все произведения которого были в оригинале написаны на идише. Картины не пишутся на каком-либо языке, они как будто вне- и наднациональны, однако мир разрушенной Холокостом, советской властью, миграциями и, в значительной мере сионизмом, восточноевропейской идишской культуры живет на полотнах Бергнера не менее отчетливо, чем на страницах книг Зингера.

В то время, когда многие его современники пытались утвердить свое место в искусстве, подражая «самым передовым» волнам американского абстракционизма, Бергнер рисовал так, будто ни о каком абстракционизме никто никогда не слышал. В результате, однако, многие из эпигонов «самого передового искусства» оказались забыты, ибо желающие приобщиться к всевозможным проявлениям абстракционизма могут сделать это, обращаясь к творчеству первопроходцев этого искусства в США и Западной Европе. Бергнер же в ретроспективе видится творцом уникального, одному ему присущего стиля, который может быть охарактеризован как иудейский сюрреализм. В этом его непреходящее значение не только для израильского, но и для мирового искусства.

Алек Д. Эпштейн, специально для «Хадашот»