о Моше Кастеле и судьбе художественных музеев в Израиле

Иногда в самом конце статьи указывается дата ее написания, но в данном случае с даты нужно начать: я пишу этот текст 21 марта 2013 года. Именно сегодня последний раз открыл свои двери в Маале-Адумим музей Моше Кастеля — одного из наиболее важных и самобытных израильских художников за всё время существования государства. Музей этот, решение о создании которого было принято еще в 1982 году, открылся для публики только в феврале 2010-го, — и вот, в связи с тяжелым финансовым положением, он закрывается «до нового объявления».

"Камень Храма", худ. М.Кастель, 1980

В Маале-Адумим сам Моше Кастель никогда не жил — родился он в 1909 году в Иерусалиме, учился в Академии художеств «Бецалель», затем более десяти лет провел в Париже. Вернувшись в Палестину уже после начала Второй мировой, поселился в Цфате, а после провозглашения независимости Израиля в основном жил в Тель-Авиве. При этом на протяжении многих лет он имел студии в Париже и в Нью-Йорке, куда регулярно возвращался: его первая выставка в Париже прошла еще в 1927 году, в Нью-Йорке — ровно четверть века спустя. С 1950-х Кастель довольно много выставлялся в этих центрах мирового искусства, имея эксклюзивные контракты с Галереей Карла Флинкера в Париже и с Lefevre Gallery в Нью-Йорке. Музей в Маале-Адумим появился почти случайно. Как рассказывала Била — вдова художника, в 1981 году они ехали по дороге на Мертвое море и увидели на вершине холма строительную технику и новые дома: Маале-Адумим только-только начинал строиться. Остановившись и поднявшись на холм, Моше и Била были поражены открывшейся оттуда панорамой пустыни и видом на иерусалимские горы. Уже немолодой художник почувствовал, что именно в этом месте, где тогда еще не было практически ничего, он хотел бы увидеть музей своих картин. Власти выделили земельный участок для будущего музея, и в декабре 1982 года Моше Кастель написал: «Я дал зеленый свет строительству дворца в Маале-Адумим, нашего Тадж-Махал».

Увидеть этот дворец ему не довелось: в 1991 году художник умер, а работы по возведению музея затянулись почти на тридцать лет. Впрочем, в итоге здание было построено замечательное, и если не считать отсутствия в киоске музея достойного альбома-каталога, причин жаловаться не было.

Музей в Маале-Адумим стал пятым монографическим музеем того или иного израильского художника. В 1977 году в Хайфе открылся музей Мане-Каца, в начале 1980-х в Иерусалиме — музей Анны Тихо, в 1983 году в Тель-Авиве появился музей Реувена Рубина, а в 1998-м — Нахума Гутмана. Первые три музея были созданы в домах, где жили эти художники (собственно, муниципалитет Хайфы в 1958 году предоставил Мане-Кацу дом с условием, что после кончины мастера он станет музеем), музеи же Гутмана и Кастеля возникли там, где эти художники никогда не жили; в обоих случаях коллекции их работ были переданы членами семей художников.  

Нет сомнений в том, что все эти люди — крупные имена на художественном небосклоне еврейского и мирового искусства, получившие признание, выразившееся как в многочисленных выставках в музеях разных стран, так и в высоких ценах на их работы; рекордсменом является Рубин, максимальная цена за полотно которого составляет $542,5 тыс. (за эти деньги в декабре 2012 года на «Сотбис» был продан его «Вид на Иерусалим с горы Скопус» 1927 года). Однако нельзя не отметить, что в истории израильского искусства есть немало других значимых имен, как, например, Хаим Гликсберг, Иосиф Зарицкий, Менахем Шеми, Исраэль Палди (Фельдман), Циона Таджер, Марсель Янку, Авигдор Стеймацкий… Нет в Израиле и музеев еврейских художников диаспоры: масштабные выставки Марка Шагала, Хаима Сутина, Феликса Нуссбаума, Мишеля Кикоина и других прошли в последние годы в Париже, но не в Израиле, где единственной подобной экспозицией стала сравнительно небольшая обзорная выставка художников «Парижской школы», прошедшая в прошлом году в Музее Мане-Каца. Изобилия художественных музеев в Израиле не наблюдается, а потому закрытие музея Моше Кастеля — явление особенно огорчительное…

По-русски, хоть и небольшим тиражом, изданы альбом Реувена Рубина и книга воспоминаний Нахума Гутмана, но о Моше Кастеле нет статьи даже в русскоязычной «Википедии»… Это несправедливо, принимая во внимание ту роль, которую сыграл Кастель в формировании самобытного художественного стиля, объединяющего экспрессионистские и авангардистские искания европейских живописцев 1920-х – 1970-х годов с поиском вдохновения не только в пейзажах Эрец Исраэль, но и в библейских текстах.  

Свою родословную Моше Элазар Кастель вел от евреев-сефардов, эмигрировавших из Кастилии в Палестину в самом конце XV века. Его дед и отец, уроженец Хеврона Йехуда Кастель, были раввинами, но сам Моше еще в детстве увлекся рисованием. В 1921-1925 годах он учился в «Бецалеле», а в 1927-м, получив денежную помощь от старшего брата Йосефа, уехал учиться в Париж; именно там он познакомился с входившими в «монпарнасский кружок» живописцами еврейского происхождения, выросшими в «черте оседлости»: Хаимом Сутиным, Пинхасом Кременем, Мишелем Кикоиным и другими. Живопись Кастеля 1930-х годов неотделима от творчества художников «Парижской школы», хотя и в эти годы, наряду с «Парижским бульваром» (1936), он создает целый ряд «ориенталистских» картин, в которых запечатлены люди и пейзажи Палестины: «Трапеза на траве» (1930), «Сбор оливок» (1931), «Женщины Иерусалима» (1936). При этом в работах Кастеля продолжают присутствовать и иудейские темы: в 1933 году появляется портрет «Каббалист», а в 1939-м — цикл иллюстраций к Пасхальной агаде.

В 1940 году художник вернулся в Эрец Исраэль, избрав местом жительства город каббалистов Цфат. Именно там, в Цфате, Моше Кастель и его единомышленники основали квартал художников, по примеру парижского Монпарнаса. Разрыв с Парижем в годы Второй мировой войны и трагедия Холокоста привели к тому, что часть художников, включая Кастеля, подхватили ставшую популярной среди местных интеллектуалов ханаанскую идеологию, согласно которой, возродив древние мифы и языческие мотивы, следует отождествить себя с наследниками древнего Ханаана и создать «новый ивритский народ». Со временем живопись Кастеля меняется, эпический стиль, свойственный 1930-м годам, постепенно сходит на нет, а восточный мусульманский мир совершенно исчезает из его творчества. Вместо этого художник ищет синтез между эстетикой абстрактной живописи и духом еврейской мистики, который он передает в своих полотнах. Так появляются работы «Свиток народа Израиля» (1950), «Город сияния и Каббалы» (1954), «Псалмы» (1958), «Аллилуйя» (1958), «Псалмы Ханаану» (1965), «Песнь Иерусалиму» (1966, 1971, 1973), «Стражи Стены» (1971) и многие другие, значительная часть которых представлена в собрании музея в Маале-Адумим. Моше Кастель использовал в своих работах образы наскальных рисунков и надписей, найденных археологами в Негеве, в Иудейской пустыне и на Синае, вводил в свои композиции еврейские буквы, которым придавал символическое значение. Рисунки и буквы складывались в его работах в строки и абзацы таинственных посланий из прошлого.

В 1948 году мастер был в числе основателей группы художников «Новые горизонты» — пожалуй, самого значительного художественного объединения за всю историю Израиля. При этом с точки зрения его пути в искусстве Кастель был совсем не похож на очевидного лидера объединения Иосифа Зарицкого. Зарицкий в 1950‑е – 1970‑е годы создавал свои работы в манере, далекой как от реалистической живописи, так и от эстетических принципов постимпрессионизма и экспрессионизма, доминировавших в искусстве Эрец Исраэль в годы мандата. Полотна Зарицкого были созвучны новым веяниям западноевропейского и американского искусства того времени и пользовались заслуженным успехом в этих странах, что, в свою очередь, укрепляло его авторитет в Израиле, художники которого только боролись за свое право на место на карте мирового искусства. При этом работы Зарицкого, как правило, не позволяли идентифицировать их как произведения еврейского или израильского художника. Художник подчеркивал, что «израильский живописец, так или иначе, изображает свою родину, однако он должен прежде всего ощущать принадлежность к всемирному братству художников». Моше Кастель шел иным путем, представив в ноябре 1948 года на первой выставке группы «Новые горизонты» в Тель-Авивском музее работу «Жертвоприношение Ицхака» и оставаясь верным идее поиска художественных форм выражения библейских сюжетов на протяжении всей своей жизни.

Размышляя о судьбе музея Кастеля, волей-неволей вспоминается история более чем полувековой давности — и особенно грустно осознавать, как мало изменилось с тех пор. В 1958 году под эгидой правительства Израиля во Дворце конгрессов в Иерусалиме была организована большая выставка в честь десятилетия независимости. На выставке экспонировались и несколько произведений монументального искусства художников из группы «Новые горизонты» — металлические статуи Йехиэля Шеми, скульптура «Десятилетие» Ицхака Данцигера и другие; одной из заметных работ стала большая абстрактная картина Зарицкого «Могущество» размером пять на шесть метров. Накануне открытия выставки ее павильоны посетил тогдашний глава правительства Давид Бен-Гурион, где ознакомился, в том числе, и с картиной Зарицкого. Согласно одной из версий, после комментария премьер-министра: «Ну, современное искусство… Можно с ним, а можно и без него…», — картина была перемещена со своего центрального места и оказалась в экономическом отделе выставки. Это решение вызвало протест некоторых журналистов и художников, арт-критик Йона Фишер писал в газете «Ламерхав», что «оскорбление, нанесённое известному художнику Зарицкому, показало, как у нас понимают слово «культура», отметив при этом, что, возможно, выбор для этой массовой выставки картины  абстракциониста Зарицкого был ошибкой. После закрытия выставки, находясь в угнетенном состоянии, Зарицкий уничтожил полотно.

Прошло более полувека, но этот подход — «Ну, современное искусство… Можно с ним, а можно и без него…» — остался, увы, прежним, и теперь уже власти не видят проблемы в том, чтобы с глаз публики убрать не одну картину, а целый музей.

В конечном счете, никто не помнит, как звали полководцев Семилетней войны (1756 - 1763), пусть даже Уинстон Черчилль и назвал ее «первой мировой»; а вот работы, созданные в те годы Томасом Гейнсборо и Джошуа Рейнольдсом, вдохновляют нас до сих пор. Информация о недавнем назначении нового командующего ВВС ЦАХАЛа была опубликована на первых полосах газет, но пройдут десятилетия, и едва кто-то вспомнит, какой генерал командовал каким родом войск или военным округом… Тогда как произведения искусства, созданные нашими современниками, останутся для потомков как память о сегодняшнем Израиле. Еврейское наследие — это отнюдь не только Тора, Мишна и Талмуд, но и работы художников ХХ века, живших в Израиле и размышлявших, в том числе, и над этими книгами и над тем, как передать их дух художественными средствами. Современное искусство нужно современному государству в не меньшей мере, чем современная наука или экипированная современным вооружением армия. Хочется верить, что это, наконец, поймут те, от кого зависит, будут ли художественные музеи в Израиле устраивать выставки и принимать посетителей — или стоять закрытыми.

Алек Д. Эпштейн, специально для «Хадашот»