Почему «русские» не спешат растворяться в израильском «плавильном котле», какие стереотипы о выходцах из бывшего СССР давно стали мифами, есть ли будущее у русско-израильской идентичности — обо всем этом мы говорим с известным политологом, профессором Университета Ариэль в Самарии и преподавателем Университета Бар-Илан, главным ученым Министерства абсорбции Зеэвом Ханиным.

— Зеэв, уже лет 12 прошло с тех пор, как Большая алия превратилась в тонкий ручеек, но «русскую» политику в Израиле хоронить, похоже, еще рано.  Чем вы это объясняете — возможно, евреи — выходцы с постсоветского пространства — более геттоизированы, чем их соплеменники из других общин?

— Насчет тонкого ручейка вы правы, но примерно с 2009 года наблюдается перелом. Конечно, до масштабов начала 1990-х годов далеко — евреи в такой концентрации, как это было в СССР, остались лишь в развитых странах Запада, и мы не желаем им таких катаклизмов, которые привели к Большой алие. Мы никоим образом не заинтересованы в том, чтобы еврейские общины переселялись в Израиль, потому что им в диаспоре плохо. Мы будем рады, если они переберутся в Израиль, потому что им у нас хорошо. Это концептуальный момент, отличающий современный сионизм от сионизма классического. Неосионизм исходит из центральной роли Израиля в еврейском мире, но полагает, что Израиль и диаспора — это две стороны одного и того же феномена, и друг без друга им сложно существовать. Так же как Израиль заинтересован в сильной диаспоре, так и еврейские общины мира понимают, что без Израиля нет современной еврейской идентичности.  

— И, тем не менее, алия из СНГ невелика и, казалось бы, «русская» община с каждым годом должна все больше растворяться в израильском «плавильном котле».

— В этом году мы ожидаем 25 000 репатриантов, а в течение ближайших пяти лет порядка 100 000 выходцев из СНГ. Еще один фактор, о котором мало кто знает, — репатриация русскоязычных евреев из Германии, США и Канады — за последние несколько лет Израиль принял 35 000 таких лиц. 

Ну, и не будем забывать, что мы живем в постмодернистскую эпоху, когда второе поколение эмигрантов причисляется к общине родителей. Так или иначе, но «русские» — это вторая по величине еврейская община Израиля после уроженцев страны, и с учетом всех процессов, идущих  в ее среде, — интеграции, ассимиляции, геттоизации, интеграции без аккультурации, эмиграции и т.п. — так вот, несмотря на все эти тенденции, 990 000 израильтян в той или иной степени идентифицируют себя с общиной выходцев из СССР-СНГ, и эта цифра в последние годы не меняется. Поэтому алия или ее отсутствие, йерида (эмиграция из Израиля, — М.Г.) или легенды о ней (за границей живет порядка 10% репатриантов 1990-х — это меньше, чем в среднем по стране, и вдвое-втрое меньше по сравнению с репатриантами из стран Европы и Америки) — это не единственный фактор, обуславливающий существование «русской» общины.

И тут я вынужден развенчать стереотип, определяющий общину выходцев из СССР как гетто.  Согласно всем опросам, в конце 1990-х годов обитателями гетто ощущали себя 20-25% репатриантов, около 30% видели себя полностью интегрированными израильтянами, и чуть меньше 50% были носителями тенденции интеграции без аккультурации, то есть сидели на двух стульях, с одной стороны, комфортно чувствуя себя в местном обществе, а с другой — осознавая свою иную культурную базу. «Русские израильтяне» — это понятие культурологическое, а не социально-классовое или этнонациональное.

К концу первого десятилетия XXI века гетто сократилось вдвое — до 10% «русских» евреев почти никак в культурном плане не идентифицировали себя с израильским обществом, порядка 40% говорили об интеграции без аккультурации и 50% считали себя интегрированными израильтянами.  Это значит, что в условиях современного постмодернистского общества ты не должен отказываться от своего культурного наследия. У нас есть русскоязычная субкультура, но нет русского гетто. Субкультура эта, во-первых — еврейская, во-вторых — израильская, и только в-третьих — русская.

В Израиле идет процесс консолидирования ашкеназов — выходцев из СССР и особенно их потомков, и мостиком здесь служит так называемое полуторное поколение — те, кого привезли в возрасте от 4 до 16 лет, — то есть стопроцентные израильтяне по всем повадкам и ужимкам, при этом комфортно чувствующие себя в мире родителей. 

Именно это поколение наряду со стариками сохраняет русско-израильскую субкультуру, не сообщая ей при этом рамок гетто. Гетто — это нечто изолированное от общества, замкнутое в своей среде, какие-нибудь турецкие кварталы в Мюнхене, арабские — в Марселе или марокканские — в Брюсселе.  В Израиле этого почти нет, хотя многие кивают на «русский» квартал Йуд в Ашдоде или Ганей-Авив в Лоде — это тоже правда, но не вся правда и даже не большая ее часть.

Разумеется, такая большая община не может быть монолитной, это слишком большой айсберг, чтобы не расколоться в наших морях. Размежевание идет между «русскими» ашкеназами и, условно говоря, «русскими» сефардами — «кавказцами», «бухарцами» и выходцами из Грузии.  Они все меньше идентифицируют себя с «русской» общиной, сближаясь с выходцами из стран Востока по всем параметрам — уровню религиозности, культурным моделям и моделям голосования. В итоге Министерству алии и абсорбции нередко приходится придумывать для них специфические программы.  

— А какие процессы характерны для других общин — «американцев», «французов»? 

— Если говорить о консолидации, то у северо-американских евреев нет традиций самоорганизации, и все попытки, например, проявить свое общинное политическое лицо в Израиле не увенчались успехом.

«Французская» же община довольно однородна — она традиционна и проблематична с социо-экономической точки зрения, среди репатриантов из Франции мало инженеров и компьютерщиков, а много лиц свободных профессий, интеграция которых требует времени. У «французов» распространено явление, которое иногда иронично называют «Boing immigration»: отцы семейств привозят своих домочадцев в заранее купленные в Израиле квартиры, а сами делят свое время между Парижем и Тель-Авивом, либо продолжают работать во Франции, приезжая на выходные в Израиль, или обслуживают в Израиле французский рынок. Что касается общинной повестки дня, то думаю, что на ближайших муниципальных выборах мы увидим французские списки, а через несколько лет получим и французский список в Кнессете. Набирает обороты франко-израильская пресса, и интересно, что если газеты рассчитаны преимущественно на «французских» израильтян, то их телеканал Israel24 ориентирован в первую очередь на франкоязычный международный рынок и попутно обслуживает французскую общину Израиля.

Надо сказать, что французы сразу заявили о себе, демонстрируя типичный пример интеграции без аккультурации — ту же самую модель, к которой пришли и «русские» евреи. Но у нас это заняло десять лет и сопровождалось метаниями из крайности в крайность — от обособления в гетто до «мы — большие израильтяне, чем сами израильтяне», пока мы не решили, что не отказываемся от своей идентичности, в том числе потому, что общество от нас совершенно этого не требует, наоборот, этот ингредиент в салате многими приветствуется.                                 

— Почему среди израильской культурной элиты так мало выходцев из стран бывшего СССР? Не мешает ли «русским» тень великой культуры страны исхода, которая не стоит, например, за выходцами из Марокко или Йемена, позволяя им легко перейти на иврит и в жизни, и в творчестве. С другой стороны, не мешало ведь это наследие Шлионскому, Черняховскому, Бялику, Бреннеру, Рахель и многим другим стать отцами-основателями новой ивритской литературы?  Или у нынешней алии принципиально иная мотивация? Разве она не хочет сохранить свою русскую идентичность, в то время как репатрианты поколения Бреннера и Рахель хотели от нее избавиться? 

— Во-первых, нынешняя русскоязычная община появилась в Израиле достаточно поздно, когда все уже было поделено, причем настолько, что стало передаваться по наследству. В среде культурной элиты это проявляется наиболее рельефно, но в целом характерно почти для всех сфер жизни. Например, волна общественных протестов лета 2011 года стала среди прочего и бунтом правнуков отцов-основателей, выступающих против изменений правил игры.  Они ведь привыкли, что прадедушка приехал, дедушка построил, папа получил по наследству и должен был передать правнукам, а им говорят, извините, а у нас уже рынок — рынок идей, образования, амбиций.  Был такой маленький уютный Израиль, да весь вышел, стал частью глобального мира — все нужно доказывать, начинать с нуля, заслуги семьи важны, но постольку поскольку. 

При этом есть сферы, где эти правила игры продолжают работать и где не очень любят чужаков — государственное управление, высшие слои академической науки, государственный и квазигосударственный крупный бизнес — «русских» там все еще очень мало. Как почти нет их и среди юридической и информационной элит, потому что это крайне закрытые и корпоративные сферы, где, как утверждают некоторые, в отличие от Кнессета и правительства, и сосредоточена реальная власть.   

Выходцы из бывшего СССР устремились в те лакуны, где можно благодаря своим талантам и энергии совершить прорыв, не тратя ресурсы на пробивание стеклянного потолка. Поэтому репатриантский мелкий и средний бизнес нередко успешнее, чем аналогичные бизнесы коренных израильтян. В сфере хай-тека репатриантов в полтора-два раза больше, чем их процент в населении страны, меняется ситуация в армии — «русских» генералов пока нет, но они скоро появятся, первые комбриги уже есть — это полковничья должность. Не то, чтобы в ЦАХАЛе не было своей клановости, но там все работает по-другому, сейчас из военной верхушки уходят последние кибуцники, на смену им приходят «вязаные кипы» и «русские».

Не надо сбрасывать со счетов и глобализацию Израиля. В мире живет треть миллиарда человек, на которых могут работать «русские» израильтяне, и для этого не нужно никуда уезжать. Посмотрите на молодые русскоязычные тусовки — людей, выросших в Израиле, которые, казалось бы, давным-давно должны были интегрироваться или, если им это не удалось, тихо бурчать в сторонке, как их тут не хотят и потому они вынуждены стоять в очереди. А они в ней не стоят, найдя себя на русском рынке, в том числе и в Израиле, при том, что их иврит уже лучше русского. И я не могу согласиться с теми, кто говорит, что все это до тех пор, пока живы их родители, а с их уходом не станет и потребителей этих услуг. Исследование, проведенное нами, показало, что рынок русскоязычных коммуникаций в Израиле не ограничивается 60-летними репатриантами. Даже в возрасте 35-50 они так или иначе востребованы более чем половиной опрошенных.                           

— Зеэв, правизна русских — это миф или реальность? Изменились ли электоральные предпочтения общины в последние годы?  

— Существуют три стереотипа — русские всегда голосуют за правых и крайне правых; русские всегда голосуют против существующей власти и русские всегда неискренни в опросах общественного мнения. Ни то, ни другое, ни третье — неправда.

Во-первых, русскоязычные израильтяне вполне интегрировались в местное гражданское общество и ведут себя примерно так же, как большинство сограждан.

«Русские» голосуют не против, а за, и это было понятно уже в середине 1990-х.  Сначала они поддержали Рабина, потом Нетаниягу, за ним Барака, а после него Шарона, но это говорит только о том, что у каждых выборов была другая повестка дня. В 1992-м — классовая проблема, в 1996-м — внешняя политика и безопасность, в 1999-м — взаимоотношения религии и государства, в 2001-м — снова внешняя политика и безопасность и т.д. В зависимости от темы выборов русскоязычные израильтяне переносят свои симпатии на ту или иную платформу, а не на лидера, выступающего против власти.  Протестный потенциал у русскоязычной общины, разумеется, есть, но он не больше, а пожалуй, и меньше, чем у выходцев из стран востока или религиозных сионистов.  И уж куда меньше он, чем у старых мапайников, половина которых уже давно не голосует за свою родную Партию труда, а на каждых выборах увлекается очередным левоцентристским проектом — будь-то «Шинуй», «Кадима» или «Еш атид».

Опросы показывают, что миф о тотальной правизне «русских» — это все-таки миф.  Порядка 15% относят себя к разным оттенкам левого спектра, примерно 40-45% — это центристы, что бы это ни значило в израильской политике, и где-то 35-40% — правые. Все это мало отличается от картины израильского общества в целом.  Возможно, русскоязычные заявляют свою позицию чуть резче,  чем «средний» израильтянин, но говорить о существенной разнице не приходится.  Наша община действительно поправела за последние 15 лет, но она поправела вместе со всем израильским обществом.  В этом отношении русскоязычные уже давно не гетто, а часть израильской улицы, где у них есть свой переулок. Такой же, как у религиозных сионистов, жителей городов развития и т.д. — все израильское общество секторально, и партия МЕРЕЦ сегодня ничуть не менее секторальна, чем ШАС.

— С начала Большой алии выросло целое «русское» поколение, закончившее местные школы и университеты, отслужившее в ЦАХАЛе. Эти люди голосуют примерно так же, как их сверстники-сабры или все-таки нет? 

— По опросам 2009 года «русские», родившиеся в стране или привезенные в раннем детстве и прошедшие все этапы своей социализации в Израиле — от детского сада до армии и университета, голосовали следующим образом: 40% не пошли на выборы (как и их сверстники-сабры), 10% проголосовали за левых, столько же поддержали правых и 40% отдали голоса Либерману, как и их родители. Но это было пять лет назад, и я не уверен, что на выборах 2013 года ситуация повторилась.  Думаю, сегодня они в намного большей степени склонны голосовать за общеизраильские списки, чем их родители.                

— Каков удельный вес русскоязычных в руководящих структурах ведущих израильских партий, например, «Ликуде»?

— Думаю, не выше, чем в начале 2000-х годов, когда среди избирателей «Ликуда» было 15% русскоязычных, среди членов партии — 10% и только 1% в составе ЦК. Мы являемся свидетелями испарения иллюзий в отношении того, что какая-то общеизраильская партия сделает для русских то, что в свое время «Ликуд» сделал для выходцев из стран Востока, МАПАЙ/Партия труда — для выходцев из Польши, а компартия — для израильских арабов, то есть дали их секторальным устремлениям общенациональную легитимацию.  Сегодня тенденция другая — многие  репатрианты предпочитают голосовать за «русскую партию с израильским акцентом», то есть «Наш дом — Израиль». Схема работает так же, как и в других сферах — в 1990-х, чтобы не стоять в очереди в основанную почти 100 лет назад в Москве «Габиму» или Камерный театр, было принято решение создать свой театр и сделать его лучшим в Израиле — так родился «Гешер». Это типичный пример заполнения отсутствующей ниши, когда то, чем мы ее заполняем, становится одновременно всеизраильским и общинным институтом. С партиями происходит то же самое.

— Ваш прогноз относительно «русского» будущего в Израиле — сколь долго еще будет сохраняться общинная идентичность? Рассосется ли она, как это произошло, например, с румынской алией? Есть ли для этого реальные предпосылки, что говорит статистика, например, о количестве межобщинных браков?

— Посмотрите, сколько правнуков отцов-основателей записались на курсы идиш и ездят на родину предков, как активно израильтяне, никогда не задававшиеcя вопросом, что значит быть израильтянином (потому что они и есть эти самые израильтяне) — как находят они свою идентичность в Восточной Европе. Это парадокс, но при всей глобализации мы живем в эпоху укрепления субэтнической, общинной и секторальной идентичности. И говорить о том, что она сама по себе рассосется, нельзя — я полагаю, что русско-еврейская идентичность переживет середину наступившего века. Что касается межобщинных браков, то их в нашей общине примерно 30%. Остальные 70% женятся и выходят замуж за своих — примерно так же ведут себя ашкеназы и сефарды Израиля. Да, мы другие израильтяне, потому что нет тех самых израильтян, сегодня все другие…  

Беседовал Михаил Гольд