Ни в одной демократической стране политические партии не играли и не играют такой роли, как в Израиле. Больничные кассы и биржи труда, газеты и профсоюзы, школы и театры, спортивные клубы и кооперативы, страховые компании и библиотеки — все они еще несколько десятилетий назад находились под эгидой той или иной партии и служили ее интересам.Что представляла собой в 1970-е и во что трансформировалась сегодня политическая кухня Израиля (включая ее «русские» блюда), рассказывает бывший член ЦК «Ликуда» Яков Файтельсон.

Предвыборный плакат Рабочей партии — МАПАЙ, сер. 1950-х

— Яков, сразу после репатриации — в начале 1972-го — у вас уже были определенные идеологические предпочтения?

— Тогда я еще почти ничего не знал о внутрисионистских разногласиях — что-то слышал об убийстве Арлозорова, но в Союзе читал и Герцля, и Жаботинского, и Пинскера, и даже запрещенного Шолом-Алейхема, который писал о свечке Иерусалима в душе еврейского портного. А в целом, под влиянием Пражской весны, придерживался общедемократических взглядов.

Поселился я в Хайфе — как тогда говорили «красной Хайфе» — городе, крепко связанном с Рабочей партией — МАПАЙ, а впоследствии МААРАХ/Партией труда. Что касается идеологических предпочтений, то помню, как в единственной тогда «русской» газете «Наша страна» вышел материал об инициативе активиста алии Яши Файтельсона по созданию городского киббуца. Мне были близки эти идеи, недаром заместитель министра здравоохранения от Партии труда Шошана Арбели-Альмозлино однажды обронила, мол, как мы тебя прозевали…

Впрочем, я быстро понял, что этот социализм с человеческим лицом не столь симпатичен, как казалось на первый взгляд.

— Вам не казалось странным, что в демократической вроде бы стране на свободных выборах, которые ни разу не были отменены, на протяжении 30 лет побеждает одна и та же партия? И, несмотря на это, десятки (!) других партий продолжают активно участвовать в политическом процессе.

— Покойный д-р Йосеф Бург, который был министром в десяти израильских правительствах, как-то сказал мне: «Яков, ты знаешь, я всегда был за демократические выборы, при одном условии — я должен знать, чем они заканчиваются».

Дело в политической мудрости лидеров МАПАЙ, умело маневрировавших и инициировавших создание множества мелких партий, которые, если на что-то рассчитывали, то должны были войти в правительство. Возглавляемое, разумеется, МАПАЙ. Поэтому правящая партия всегда могла найти себе союзников, которых интересовали не глобальные вопросы, а частные, узкопартийные. Это можно назвать коррупцией, хотя и смешной по сегодняшним меркам.  Мы ведь говорим о временах, когда на Голду Меир можно было записать половину земельных участков Тель-Авива и быть уверенным, что она этим не воспользуется. В этом смысле политики той эпохи были достаточно наивны по сравнению с преемниками, но не во внутривидовой борьбе — здесь вы имели дело с волками.

— Каковы были тогда красные линии для политиков в моральной сфере? Ведь тот же Рабин ушел в отставку с поста премьера в 1977-м из-за $2000 на счету жены в зарубежном банке — сегодня подобная щепетильность выглядела бы просто смешно.

— Что касается Рабина, то, как недавно выяснилось, его вынудил уйти в отставку тогдашний юридический советник главы правительства Аарон Барак — впоследствии председатель БАГАЦа (Высшего суда справедливости).  Он просто подставил премьера — сначала убедив Рабина, что этот злополучный счет — ерунда (так оно и было, министр финансов мог просто ограничиться штрафом), а потом так разыграв карты, что против Леи Рабин возбудили уголовное дело. И тогда Рабин ушел.

Но в целом вы правы. Два наиболее громких коррупционных скандала тех лет — обвинения в адрес министра строительства Авраама Офера и председателя совета директоров банка «Апоалим» Яакова Левинсона.  Причем, они не положили что-то в свой личный карман, а немного перепутали государственный карман с партийным (оба входили в элиту МААРАХ/Партии труда). Оба покончили жизнь самоубийством. Это очень характерная модель поведения для той эпохи — сравните с тем, как ведет себя сегодня Эхуд Ольмерт. Эти люди чувствовали ответственность за свои поступки перед собой и страной и просто не могли позволить себе позор. Поэтому им было проще застрелиться.  

— Времена, действительно, изменились, если в ходе последних муниципальных выборов три мэра, находящихся под следствием по обвинению в коррупции, были переизбраны на свои посты…

— Да, сегодня многие говорят, что нужно выбирать мэра, не забывающего о своем интересе.  Но, кстати, еще в 1980-е один из членов городского совета Ариэля выставлял против меня схожий аргумент — если Файтельсон не умеет заботиться о собственном кармане, то сможет ли он быть эффективным мэром? Тогда это звучало странновато, сейчас стало привычным. Но, будем справедливы, это не хроническая болезнь, которую никто не собирается лечить.  Сажают у нас, невзирая на лица, — можно спорить о том, правильно или нет осудили Кацава, но ему дали семь лет, несмотря на статус президента страны.  Отсидел министр финансов Гиршзон, отсидел глава МВД Дери... И экс-премьер Ольмерт, как бы он себя ни вел на следствии, но получил свои шесть лет…

Что касается «времена изменились», то я хорошо помню, как году этак в 1974-м охарактеризовал ситуацию с коррупцией в Израиле мой сосед Дима — простой парень, таксист из Кишинева. «Что за страна такая — возмущался он. — Здесь ничего нельзя купить.  Отправь я отсюда в Кишинев бутылку коньяка, мне оттуда бы прислали водительские права. А здесь не с кем разговаривать!».  Коррупция, разумеется, была и тогда, но иного рода. Например, если вы пришли к министру финансов Пинхасу Сапиру с проектом строительства текстильной фабрики в Кирьят-Гате (это реальный случай), он писал записочку, и этого было достаточно.  Сегодня его, разумеется, судили бы за превышение полномочий, отсутствие тендера, неутверждение бизнес-плана и т.п.  Не говоря уж о том, что он обманом убедил инвестора — аргентинского миллионера Исраэля Поллака — в том, что Кирьят-Гат — тогда жуткая дыра — находится всего в получасе езды от Тель-Авива. Шофер забрал миллионера в пять утра из отеля и на максимальной скорости по пустому шоссе домчал до места, где вскоре возникла фабрика «Полгат». Коррупция, мошенничество? Наверное, но Сапир считал, что это пойдет во благо государству.

— Допустим. А как насчет того, чтобы дать теплое местечко члену партии?

— Да, это было естественным еще со времен ишува и распространялось на все сферы, не только трудоустройство.  Вплоть до того, что определенное количество квартир предоставлялось партиям МАФДАЛ, МАПАМ, МАПАЙ и т.д. для распределения «среди своих». Причем, где вы будете жить, решал чиновник.  Но взятка шла не в карман этому чиновнику, взяткой было правильное голосование за правильную партию. Эту систему высмеял Эфраим Кишон в фильме «Салах Шабати» — ты проголосуй как надо, а партия обеспечит тебя работой или жильем.  

— Насколько был силен этот админресурс, насколько статус человека зависел от того, как он проголосует?

— По мере взросления страны этот ресурс сдавал позиции, к началу 1970-х почти истощившись. Экономика больше не могла функционировать в тисках израильского социализма, когда Сапир писал свои записочки.  При Бен-Гурионе Израиль напоминал Югославию — за неправильные взгляды никого не сажали, но репрессивный аппарат был достаточно силен, чтобы неугодные не получили адекватную своим талантам должность.

По большому счету, власть сама вырыла себе яму. Ведь что получил Сапир, убедив Поллака создать «Полгат»? Частное предприятие, создавшее в свою очередь тысячи рабочих мест, на что не было способно государство. Так, с ростом частного сектора ситуация кардинально изменилась.  

Когда я приехал в 1972-м, от меня никто не требовал поддержки той или иной партии, нас даже не уговаривали стать членами больничной кассы «Клалит», которая была (и остается) частью Федерации профсоюзов — Гистадрута.  Профсоюзы, связанные с МААРАХ, еще сохраняли огромное влияние в разных сферах, но я устроился на работу в частную компанию Elscint, где даже не было рабочего комитета.

Когда я пришел в Elscint, там трудились 150 человек, спустя три года нас было уже 3000, причем, не только в Израиле, но и в Европе, а оборот вырос со $150 млн до $500 млн — успех принесла разработка первого в мире медицинского томографа. Это была классическая частная компания.  Я как сейчас помню ежегодное совещание ведущих инженеров у президента — как раз в разгар кризиса 1976 года, — на котором профессор Сухами сказал, что как израильтянину ему очень больно смотреть на то, что происходит с экономикой страны, но как глава Elscint он рад отметить, что мы от нее совершенно не зависим — 95% продукции компании идет на экспорт.  Понятно, что Сухами (и таким, как он) уже никто не мог указать, кого принять на работу, а кому отказать из-за его политических убеждений.

Если после Войны Судного дня стало ясно, что социалистическая система хозяйствования находится на грани банкротства, то с победой в 1977-м блока «Ликуд» она просто рухнула. Отныне речь шла не о социалистическом или капиталистическом подходе, а о том, линию какого профессора мы выбираем, условно говоря, Милтона Фридмана или его оппонента.  Вне зависимости от того, какая партия находилась у власти, экономическая линия с тех пор определяется специалистами, получившими не социалистическое или капиталистическое, а хорошее образование. Сегодня нет идеологической повестки дня, остались акценты — в пользу более либерального или более социального государства. 

— Вы довольно близко знаете израильскую внутриполитическую кухню с середины 1970-х. Сильно она изменилась с тех пор?  

— В 1984 году, когда я выставлял свою кандидатуру, то должен был получить голоса нескольких сотен членов ЦК партии и поддержку от двух-трех лидеров — этого было достаточно для включения в список «Ликуда» на реальное место. А потом была принята система праймериз и наступила полная демократия, когда каждого из 150 000 членов «Ликуда» надо убедить проголосовать за себя — послать каждому открытку, поздравить с праздником и т.п.  Поэтому, когда Ида Нудель (известная в прошлом узница Сиона, — М.Г.) спросила меня несколько лет назад, почему я не баллотируюсь, я объяснил, что у меня нет миллиона долларов. Сегодня место в Кнессете стоит уже 2,5 млн — это не взятка, упаси Б-г, это накладные расходы.

Но многое осталось практически неизменным, например, квотно-номенклатурный принцип, согласно которому на проходном месте в списке непременно присутствовал сефард, кибуцник, профсоюзный деятель — в крупных партиях старались представить все сектора общества. Мне, например, Йорам Аридор — тогда генсек «Ликуда» — предлагал баллотироваться как представителю выходцев из СССР. Я категорически отказался, позиционируя себя в первую очередь как поселенец. Теперь думаю, а может, Аридор был прав?

— Пытались ли в 1970-80-е лидеры ведущих партий вербовать потенциальных «русских» депутатов, как это происходило с сефардами в 1950-е годы?

— До меня довольно серьезное положение в правом движении «Херут», из которого во многом вырос «Ликуд», занимали активисты алии, например, Лея Словин, имевшая поддержку Эзера Вейцмана — экс-главкома ВВС, в начале 1970-х — генсека «Херута», в 1990-е ставшего президентом Израиля. Именно поддержка Вейцмана и сыграла с ней злую шутку. Менахем Бегин сделал все, чтобы Лея не только не попала в список, а вылетела из политической жизни вообще.

Чуть позднее ветераны «Херута» видели меня главой русской секции этого движения, но это чисто номинальная должность. Дело в том, что внутренний раскол сразу снизил электоральную ценность нашей общины в глазах элиты. «Яков, ну как можно работать с выходцами из Союза, когда у них 120 организаций и не с кем разговаривать», — сказал мне как-то Ицхак Шамир. Определенную роль сыграло и то, что я считался сторонником Шарона, что Бегина тоже настораживало.  Арик всегда был инородным телом в «Ликуде», несмотря на то, что именно он его и создал.

Так или иначе, но вплоть до создания «Исраэль ба-Алия» в 1996-м все попытки «русского» присутствия в крупных партиях не были успешными, а этнические проекты, как, например, движение ДА, основанное Юлием Кошаровским, проваливались с треском.  Надо учесть и то, что 170 тысяч «русских» евреев, приехавших в 1970-80-е, очень быстро абсорбировались — у них не было ни общей повестки дня, ни потребности объединяться.

— А МААРАХ, пребывавший у власти до 1977 года, не пытался обхаживать  репатриантов из СССР?

— Пытался, но не на уровне представительства в Кнессете — для этих ухаживаний существовало Объединение выходцев из СССР.  Впрочем, помню конференцию этого Объединения, на которую была приглашена Голда Меир и где ее едва ли не освистали.  Надо учесть и позицию Бюро по связям «Натив» во главе с Нехемией Леваноном, предпочитавшим тихую дипломатию, в отличие от активистов алии в Союзе, гнувших свою линию — выходя на митинги протеста, объявляя голодовки и т.п.

Ситуация была непростая — к нам относились с подозрением, что не мешало продвигать отдельных деятелей довольно высоко.  Один из самых известных, не сделавший чести МААРАХ/Партии труда — это осужденный впоследствии за шпионаж в пользу СССР Шабтай Калманович, с которым я вырос практически на одном дачном участке под Каунасом (была в Кулаутуве улица, которую называли шлинг а роп, потому что из каждого второго дома доносился вопль еврейской матери: «Ну, ешь уже!»).

В любом случае, как бы кого ни продвигали, но никто не оказался ни в первой линии, ни даже во второй, не говоря уж о месте в Кнессете.

Количество стало переходить в качество только в эпоху Большой алии, когда даже в условиях полного разброда и шатания «русские» могли принести мандат-другой, проголосовав за «своего». Тогда и возник вопрос — кто станет этим «своим», ведь не секрет, что толчком к созданию и успеху «Исраэль ба-Алия» стал провал «русских» во всех общеизраильских партиях. Понятно, что это тоже временное явление, — я сказал в свое время Щаранскому, который предлагал мне стать гендиректором ИБА, что потенциал партии — семь мандатов и максимум две каденции, причем во второй каденции придется блокироваться с «Ликудом», иначе не выжить. Так и случилось, впрочем, это уже совсем другая история.

Беседовал Михаил Гольд