Герман Вук в Иерусалиме, 1955	В последние годы жизни

В Палм-Спрингс в Калифонии, не дожив до ста четырех лет лишь десять дней, умер Герман Вук. Лауреат Пулитцеровской премии, драматург, чьи пьесы с успехом шли на Бродвее, сценарист, радиоведущий.

Этот поразительный человек садился за письменный стол даже когда ему перевалило за сто! Два года назад у него вышла последняя книга — о спорном статусе Иудеи и Самарии.

Первый роман Вука вышел в 1947-м (до этого он успел послужить в ВМС США на Тихоокеанском театре военных действий, — прим. ред.). А соблюдать заповеди он стал с середины 1920-х и до конца жизни исполнял все предписания иудаизма. Многие его коллеги на Бродвее не подозревали, что под свитером он носит малый талит.

В субботу, даже если на нее выпадала премьера его пьесы, автора на Бродвее никто не видел. В этот день он был дома за субботним столом.

Пулитцеровскую премию Вук получил за исторический роман «Бунт на «Кейне» —  бестселлер, экранизированный Голливудом. Среди других известных его книг роман «Winds of War and War and Remembrance», с упором на теме Катастрофы. А еще он — автор очаровательной повести о смышленом еврейском пацане из Бруклина «Городской мальчик».

В 1995 году, в Библиотеке Конгресса собрались американские историки, литераторы, издатели и критики на 80-летний юбилей одного из самых почитаемых романистов Америки, где Герман Вук был провозглашен американским Толстым.

Но моя любимая его книга не принадлежит к жанру беллетристики. Она об иудаизме — «Это Бог мой». Автор, будучи ортодоксальным евреем, никого не осуждает, не поучает, а без назиданий и нравоучений обращается к нам, секулярным евреям и к нашим детям, для которых она, собственно, и написана. Текст от начала до конца выдержан в какой-то поразительной тональности — иронично-занимательной и поэтически-лиричной одновременно.

Пока на земле останется хоть сотня евреев, эта удивительная книга будет переиздаваться.

Зихроно ле враха. Пусть душа его навеки пребудет в сонме живых. Для него эта традиционная строчка еврейской литургии без сомнения стала реальностью.

Для этого можно написать лишь одну книгу. Но она должна называться «Это Бог мой».

Вук на обложке Time	Первое издание «Это Бог мой», 1959

Вот мой любимый отрывок из нее:

…И вот мы видим, как после тяжелого трудового дня, проведенного в какой-нибудь конторе Рокфеллер-центра, этот человек шагает по Пятой авеню, наслаждаясь вечерней прохладой... Мимо него по улице проходят двое: пожилой и молодой. Они явно из тех, кто сумел чудом выжить в гетто или в концлагере. Тот, кто постарше, носит бороду, у него вьющиеся пейсы, на нем поношенная шляпа с широкими полями, длинный черный сюртук и черный галстук. Тот, кто помоложе, чисто выбрит и одет в обыкновенный костюм, какой носит большинство американцев, и все-таки он выглядит на этой улице не меньшим чужаком, чем его собеседник. У его шляпы — слишком широкие поля, и носит он ее как-то странно, сдвинув на затылок. На нем двубортный пиджак — и это в наше-то время, когда ни один человек, хоть сколько-нибудь отдаленно следящий за модой, даже в гроб не ляжет в двубортном пиджаке. У него какой-то отсутствующий, блуждающий взгляд. Эти двое прохожих беседуют между собой на идише и изрядно жестикулируют. И вот, когда эти два человека проходят мимо нашего героя, все его существо возмущается. Он вопиет в душе: «Нет, я не один из вас! Если вы евреи, то я — не еврей!»

И он чувствует себя особенно несчастным, ибо он знает, что даже если бы он затрубил в рог и прокричал это на весь свет, ничего бы не изменилось: он все-таки один из них. Но почему? Что у него общего с этими людьми, принадлежащими к племени, о котором он знает очень мало, а хотел бы знать еще меньше? В нем сохранились какие-то детские воспоминания об атмосфере в доме его деда, и эти двое прохожих неприятно напоминают ему о суровости и скуке, которые там царили. Его дед и бабка барахтались в паутине запретов, которые не позволяли им жить так, как все. Они соблюдали курьезные обычаи, которые даже не могли толком объяснить.

…Эти двое прохожих оскорбляют его тем, что сохраняют свою мертвую культуру и демонстрируют ее ему, прогрессивному современному человеку, а также тем, что само их присутствие на Пятой авеню есть доказательство его попыток похоронить какую-то часть своего наследия, хотя похоронить ее  ему все равно не удастся. Они — его страшная тайна, которая постоянно напоминает ему о себе и не дает ему спокойно спать.

Соня Тучинская