«Последний из неправедных» («Le Dernier des Injustes»)

Режиссер Клод Ланцман

Франция, 2013, 220 мин.

Родившийся во Львове Биньямин Мурмельштейн был раввином и главой еврейской общины Вены до ее ликвидации национал-социалистами в марте 1938 года. Когда в мае того же года нацисты опять создали в Вене «еврейскую общину», теперь такую, которая была их инструментом в деле решения «еврейского вопроса», Мурмельштейн и в ней стал важным лицом — он занимался принудительным переселением и эмиграцией. Эйхман руководил этой крупномасштабной операцией, а Мурмельштейн был при нем «эффективным менеджером».

Никто, думаю, не отважится сказать, что лучше бы все евреи остались в Вене и дожидались 41-го года, когда Гитлер решил закрыть «еврейский вопрос» окончательно.   Вот тут-то и начинается «проблема Мурмельштейн»: оглядываясь сегодня на предвоенное и военное время, не только ужасное, но и сложное ужасно, — кем мы должны признать этого человека — коллаборационистом или ангелом-хранителем евреев, набросившим на белые ризы камуфляж коллаборациониста?  Когда еврейская эмиграция закрылась, Мурмельштейн работал в юденрате Вены, а когда тысячи венских евреев были депортированы в Терезинское гетто, он и там стал «эффективным менеджером», опять помогая Эйхману. Он оказался последним старостой Терезина, единственным из старост, который Терезин пережил, и по поводу того, что и как он там делал, тот же мутный вопрос — «коллаборационист или замаскированный спаситель евреев?» — встает с новой силой и остротой.   

В 1975-м, когда Клод Ланцман начал делать фильм «Шоа», он встретился с  Мурмельштейном в Риме, разговаривал с ним несколько дней, а кинооператор разговор снимал.  Мурмельштейн против съемок не возражал — он как раз и надеялся объясниться через фильм с теми, кто считал его предателем.  «Шоа» появился на экранах в 1985 году, но интервью с Мурмельштейном в него не вошло. Оно вышло очень длинным даже для девятичасового фильма (базар Мурмельштейна талмудически закручен и витиеват), но все равно Ланцман мог бы при желании подрезать его и включить. Он этого не сделал, и вот, наверное, почему. Фильм, как пишет Wikipedia, четко разделяет интервьюированных на три большие группы: жертв Холокоста; нацистских преступников и их пособников; пассивных свидетелей происходившего.  Мурмельштейна нельзя было вот так просто, без всяких предварительных объяснений и оговорок, отнести ни к одной из этих категорий. Для того, чтобы решить, кем он является, требовался отдельный фильм. И Ланцман сделал такой фильм спустя без малого тридцать лет, когда ему было 87, а Мурмельштейн уже 25 лет лежал в могиле.

Фильм вышел, недавно я посмотрел его в манхэттенском кинотеатре, но «проблема Мурмельштейн» осталась проблемой. Бывший раввин, бывший «эффективный менеджер», бывший еврей (еврейское государство отказалось считать его достойным этой национальности, и нога Мурмельштейна ни разу не ступала на землю Израиля) говорит и говорит, и слушать его мучительно, как будто читаешь путаный, плохо написанный детектив.  Фильм закончился, но разгадки так и не наступило, как будто в детективе оторвали последние страницы. «Врал он или не врал? А если даже не врал — прав он или не прав?» — такие вопросы остаются после этой почти четырехчасовой картины.   

Мурмельштейн сравнивает себя с Шехерезадой: чем больше сказок она расскажет султану, чем интереснее сказки будут, тем дольше она проживет. Чем лучше, добросовестнее он, Мурмельштейн, работал на немцев,  чем становился необходимее этим скотам, — тем больше он мог помогать евреям.

В это слабо верится. Для немцев принципиально не существовало такого понятия, как «необходимый» еврей: необходимый — значит ценный, а у дерьма нет цены. «Необходимых» евреев им, пожалуй, еще приятнее было расстреливать.

Когда в Терезин должна была приехать шведская комиссия Красного Креста, Мурмельштейн отвечал за то, чтобы привести гетто в благообразный вид. Что ни говори, бытовые условия узников в результате этой показушной кампании улучшились. Пока евреи трудились на эйхмановских «субботниках по озеленению территории», цена еврейской жизни, если у нее вообще была какая-то цена, несколько возросла, т.е. их меньше убивали за ничтожные нарушения режима. И пока шведы находились в гетто, у евреев тоже был какой-то продых. Это мелочи, но в борьбе за выживание каждый день важен.

На это можно ответить Мурмельштейну: «Да, но немцы сняли твою потемкинскую деревню на пленку, сделали из этого фильм, где еврейские дети кушают хлеб с маслом, а их мамы с папами  вальсируют в красивом зале под музыку Штрауса. И значит, ты способствовал тому, чтобы людей по всему цивилизованному миру меньше мучила совесть, чтобы они меньше шевелились, стремясь как-то помочь евреям терезинского и всех других гетто».

Ланцман не спросил Мурмельштейна об этом, он вообще больше молчит да слушает. Но судя по тому, что Мурмельштейн постоянно напирает на то, что в Терезине ему было не до философии, он и на данный вопрос ответил бы, наверное, в том же духе.

Я-то лично полагаю (легко, конечно, быть строгим судьей, заседая на диване в хорошо отапливаемом помещении), что символические действия невидимо меняют мир не меньше, чем практические (странно, что раввин, пусть и бывший, мог быть настолько прагматиком, чтобы не думать об этом). Конкретное добро в результате того, что Мурмельштейн лизал немецкий сапог, перекрывалось символическим злом самого лизания. Итоговый баланс выходил минусовым.

Со мной могут не согласиться. Главный вопрос фильма в том и состоит: что важнее, принцип или прагматика? Честь или жизнь?

Философский, но не праздный вопрос. Не буду растекашеться мыслию по древу, просто скажу, надеясь, что умные читатели меня поймут: жаль, что «Последний из неправедных» пока что не дошел до славянского Интернета: ломая голову над «проблемой Мурмельштейн», украинцы могли бы подумать и о своей собственной ключевой проблеме.        

Святослав Бакис, специально для «Хадашот»   

Полная версия рецензии: http://bakino.at.ua/publ/klod_lancman/poslednij_iz_nepravednykh/261-1-0-413